Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Мы дружно подхватили припев:
Черный ворон за горами, там девчонка за морями,
Слава, слава, там девчонка за морями!..
Узенькой, кривой и грязной улочкой провинциального города юго-западного края мы с песней и посвистом шли на воинскую рампу — точно на широкую арену жизни.
Волен зи раухен? [1]
Когда мы вышли на железнодорожное полотно против воинской рампы, первое,
Нарушив строй, мы кинулись бегом.
Но еще шагов за пятьдесят мы заметили нечто еще более нас удивившее. У эшелона, в толпе любопытных горожан, крестьян и уличной детворы, густо пестрели воинские мундиры и фуражки. Но что за мундиры и фуражки? Не знакомые всем нам гимнастерки хаки и такие же бескозырки. Ничуть! Военные были одеты в складные серо-голубые тужурки, а на головах у них красовались высокие, чуть наклонной вперед трубой кепи.
— Ребята! Немцы! — в бешеном восторге закричал Жаворонок и пулей вырвался вперед.
— Не немцы, а австрияки! — поправил его Кашин, тоже припуская что есть сил.
Они были наши лучшие бегуны, и мы едва за ними поспевали.
Действительно, толпа любопытных собралась вокруг нескольких сот австрийских солдат. Это были первые пленные.
Переполненные гордостью, приблизились мы к побежденному врагу. Словно мы сами и взяли в плен этих австрийских солдат.
Стражи у эшелона с пленными было мало. Выйдя из вагонов, австрийцы делали кто что хотел. Они прогуливались, заводили разговоры с горожанами, заглядывали на базарчик недалеко от рампы. Вообще они чувствовали себя свободно.
Зилов, Сербин и Туровский заметили троих, отделившихся от толпы и пристроившихся у забора по ту сторону перрона. Поодаль от остальных они, казалось, мечтали, опершись широкими спинами об ограду. Они глядели на рдеющий от предзакатного солнца горизонт и, видно, грустили. Там, на западе, куда сейчас уходило вечернее солнце, остались их семьи.
Зилов, Сербин и Туровский остановились перед тремя австрийцами.
— Волен зи… зи… — Туровский растерялся. Он забыл, как по-немецки «курить».
— Раухен! — подсказал Зилов.
— Волен зи раухен?
Ближайший из пленных кивнул головой и потянулся к портсигару.
— Ван унд во гат ман зи гефанген геномен? (Где и когда вас взяли в плен?) — Туровский считался у нас в классе лучшим знатоком немецкого, и ему очень хотелось в первый раз в жизни поговорить с настоящим немцем из Германии и козырнуть перед ним своими познаниями в немецком языке.
Немцы посмотрели на него, не понимая, и застенчиво пожали плечами.
Туровский покраснел и повторил свой вопрос. Неужто он неправильно выразился? Или, может быть, у него такое плохое произношение? Немцы переглянулись, как бы ища друг у друга помощи и совета.
Наконец старший из них, тот, что первый взял у Сербина папиросу, сконфуженно улыбнулся Туровскому.
— Даруйте, пане, але ж по-нiмецькому ми не втнемо, — сказал он на языке уж никак не немецком и понятном нам от слова до слова. Мы, воспитанники русской гимназии, слышали, однако, вокруг в нашем городе чаще всего именно этот язык.
Растерянные, не найдясь, что ответить «немцу», мальчики отошли, озадаченно переглядываясь.
— Послушай, — заговорил Сербин, — но ведь они говорят по-русски. — Сербин был сыном местной библиотекарши.
— Не по-русски, а по-нашему, — поправил его Туровский, сын почтового чиновника из местечка, — по-малороссийски…
Зилов, сын орловского рабочего, молчал, совершенно сбитый с толку. Наконец он задал свой очередной вопрос:
— Как же так, ребята? И наши и их солдаты говорят на одном языке?
«За горами есть то место, где кипел кровавый бой»
Эшелонов с ранеными не было до позднего вечера. Их задержали где-то на полустанке, в десяти километрах. Сперва пропускали на запад эшелоны с частями, перебрасываемыми на фронт. В приграничных районах шли упорные бои. Австрийская армия перешла на нашу территорию.
Мы ходили группками, плечом к плечу, и тихо, взволнованно разговаривали. Несколько абитуриентов нашей гимназии уже ушли в юнкерские училища. И училища эти переведены на военное положение. Вместо трех лет обучение в них продолжается всего несколько месяцев. Через полгода они будут уже настоящими взрослыми людьми и, конечно, героями. Счастливцы!
Две сотни подростков прогуливались по перрону воинской рампы, исполненные чувства собственного достоинства и гражданской гордости. Ведь на левом рукаве у каждого из нас белела повязка и на ней пламенел красный крест. Ах, эта белая повязка с крестом вызывала такие сладостные чувства! Казалось, она так и кричала каждому встречному: глядите, этот мужественный юноша, эта храбрая девушка, они уже не дети, они тоже взрослые! Гимназисты были в своих лучших, новых костюмах, гимназистки повязали в косы кокетливые разноцветные бантики.
Вдруг на рампе началось какое-то движение. Врачи и сестры милосердия в белых халатах засуетились и стали переговариваться между собой. Взволнованным голосом сзывал гимназистов Богуславский. В конце рампы музыканты наспех продували свои трубы. Тромбоны, валторны и кларнеты коротко покашливали на разные голоса.
Мы построились. Первый эшелон с ранеными, оказывается, уже вышел с поста и был сейчас в пяти верстах. Перед нами появился комендант рампы. Он коротко сообщил нам, каковы наши обязанности. Мы должны были выводить легкораненых из вагонов и препровождать их в столовую. Тяжелораненым следовало относить еду в вагоны. Кроме того, надо было носить за доктором и сестрами ящик с бинтами, ватой, йодом и другими медикаментами. А главное — это приветствовать героев, выказать им наше восхищение, наш восторг.
Затем перед подтянувшимися, стройными рядами гимназистов предстал шитый золотом синий мундир директора. Директор был при всех орденах, и на левом боку у него висела коротенькая, чиновничья шпага. В таком параде мы видели его только в «царские» дни и большие праздники.
Директор волновался. Он окинул нас быстрым взглядом и махнул рукой. На напутственную речь у него уже времени не оставалось: под семафором у первой будки вдруг появились три светящиеся точки. То были три фонаря на груди паровоза. Они все росли, увеличивались. Первый эшелон подходил.