Избранное в двух томах. Том II
Шрифт:
…Она лежала по-прежнему, съежась на соломе. Дневной свет, едва проникавший в окно сквозь щели между досками, с каждой минутой слабел, в камеру наползала серая, густеющая сумеречь. Вот и совсем темно. Если глянуть вверх, то не сразу различишь, где окно. Здесь, в камере, ночь наступает раньше, чем на воле. Вплотную со всех сторон — непроглядный мрак. Вот так же черно вокруг было, когда прыгнула. Но там темнота скрывала простор необъятного неба. А здесь — протяни руку в любую сторону — сразу наткнешься на холодную стену. Давно ли птицей парила под тугим куполом парашюта и ветер нес, нес… Если б можно было, как в сказке, заиметь
В школе, да и потом, в институте, любили петь эту песню. Разные песни пели — на вечерах, на демонстрациях и просто так. «Орленок, орленок…» Думалось ли, что придется разделить его судьбу? «Не хочется думать о смерти, поверь мне…» Не хочется. Надо думать о чем-нибудь другом. О другом!
…За высоким институтским окном колышатся на легком ветерке позолоченные осенью листья. А меж ними голубеет чистое-чистое небо. Солнечный свет на листьях, солнце в душе, и голова даже кружится от радости. В горячей от волнения руке только что полученный студенческий билет.
Поднести его к глазам, раскрыть, снова и снова, наверное в сотый раз, всмотреться. Хотя и так уже запомнилось все, что в нем написано. «Тульский педагогический институт. Исторический факультет. Первый курс». И уже роятся в голове мечты: «Говорят, во время каникул можно принять участие в экспедиции, раскапывать древнее городище… А кончу институт — сразу поступлю в аспирантуру. Быть ученым-историком — это же очень интересно! Открыть какой-нибудь неизвестный древний город. Или написать исследование про гражданскую войну. А то — учебник по истории. Пусть ребята в школах учатся по нему. И на обложке будет: «А. А. Кулешова». Но, может быть, сначала лучше поработать преподавателем? Например, у себя в Рогозцах. К тому времени, когда будет получен диплом, там обязательно откроют уже полную десятилетку. И тогда никому из ребят не придется ходить за восемь километров в Ястребовку…»
Шаги по каменному полу. Шаги у дверей. Лязгнул откинутый засов. С ржавым визгом медленно раскрылась дверь. В ней, тускло освещенный сзади, возник силуэт немца-тюремщика в долгополой шинели, в низко надвинутой на лоб шапке с большим козырьком. В пронзительной тишине звякнули ключи, связку которых он держал в руке. Хриплый, равнодушный голос:
— Виходить, ты!
Саша поднялась…
ЭКЗАМЕН ПО КУРСУ МУЖЕСТВА
Если бы за Сашей не пришел тюремщик, наверное она, продолжая следовать за своей памятью, дабы как можно дальше уйти от того, что ждало ее, вступила бы в пределы памятного дня, который надвое переломил ее жизнь, как и миллионы других жизней.
В то утро она проснулась рано-рано, поднятая заботой, которая не покидала ее, кажется, даже во сне: завтра —
Саша выглянула из-под одеяла: все ее подруги по общежитию еще спали. Глянула в окно. Сквозь задернутую белую занавеску розовела заря. «Еще рано… Полежу несколько минуток…»
Снова нырнула под одеяло. Вокруг было тихо-тихо. Только какая-то пичуга, из самых ранних, чирикала где-то за окном негромко и робко, словно боялась нарушить еще лежащую над городом тишину.
И не заметила, как уснула вновь. Крепок девичий сон на заре… А на этот раз особенно — накануне за полночь бодрствовали, готовились ко второму экзамену.
Ее разбудил солнечный луч, он пролез в щель меж занавесками и защекотал щеку.
— Девочки! Проспали! — крикнула Саша. — Сегодня ж консультация! Надо подготовить вопросы. Давайте сразу, сейчас. А потом чаю попьем и — на консультацию.
…За чай, отложив конспекты, уселись только в двенадцатом часу. Кто-то из девушек включил радио. Как обычно воскресным утром, из репродуктора лилась бодрая музыка, потом ровные, спокойные дикторские голоса передавали содержание сегодняшних газет. Ни Саша, ни ее подруги во все это не вслушивались. Все их мысли были заняты предстоящим экзаменом: какие вопросы задать сегодня преподавателю на консультации?
«…Работают все радиостанции Советского Союза», — послышалось из репродуктора.
— О чем это, девочки?
Все за столом насторожились.
Секунда, другая, третья…
Но вот в черной тарелке репродуктора зазвучал твердый и вместе с тем взволнованный голос. И пока он слышался, молчали все, кто был в комнате. Остывали кружки с недопитым чаем…
Сразу, как только из репродуктора прозвучали первые слова о том, что сегодня на рассвете германские фашисты напали на нас, забыты были и вопросы, приготовленные для консультации, и то, что через день второй экзамен.
Теперь каждому человеку предстояло держать экзамен совсем другого рода.
Голос в репродукторе еще звучал, но Саше уже не сиделось на месте. «Что-то надо делать… — мелькало в голове. — Надо идти…» И ей уже казалось чудовищно странным: когда она проснулась на рассвете и через несколько минут спокойно заснула вновь, по всей нашей границе от Балтийского моря до Черного уже гремели выстрелы и умирали наши люди. А здесь, под окном общежития, еле слышно тенькала пичуга, словно боясь нарушить тишину, и все в комнате безмятежно спали.
«Надо что-то делать…»
— Девочки, в институт! — крикнула она подругам, еще ошеломленным тем, что они только что узнали. — Бежим в комитет, спросим, что делать…
— А что нам делать? — ответила одна из Сашиных подруг. — К экзаменам готовиться. Фашистов без нас быстро разобьют.
— Быстро? Ты уверена? — спросила Саша.
— А то разве нет? Так и будет!
— Будет… Только как быстро? Пошли в комитет!
В институтском комитете комсомола, куда уже сбежались почти все комсомольцы, им сказали: