Избранное. Повести и рассказы
Шрифт:
Думаете, мы им тогда поверили? Как же. На флоте считается день пропавший, если ты ближнего своего невинно не натянул.
Проходим мимо штаба: на плацу из креневых плах огромный помост сколачивают и уже навес поставили из старой антенны берегового радара, обтянутой брезентом. Значит, артистов ждут - и судя по размером помоста, не менее чем Ансамбль танца Сибири, где все девки и парни под два метра ростом - приезжали они как-то к нам в Пензу... Офицеры, конечно, приладятся с первого ряда девкам под юбки заглядывать, а мы, как сироты, будем созерцать общий рисунок танца.
Вот и родная казарма. Смотрим: рядом со стенгазетой "Арктический рубеж" висит афиша работы штабного художника
Мы, конечно, посмеялись и дальше полетели, а вот мичман Залупынос-Австралийский застыл в изумлении и не сходил с места примерно так с полчаса. Потом подошел ко мне - а мы уже строимся, чтобы в столовую маршировать.
– Ты, - говорит, - как? Веришь или нет?
– Знаешь, - говорю, - если верить всему, что пишут на заборах... Ты поверил, полез, а там дрова.
– Вот и я думаю, что дрова, - сказал задумчиво Толик.
x x x
В ужин слизнули мы, конечно, традиционного поросенка. А с утра начался аврал. Все равно что к приезду министра обороны. Посыпание дорожек, убеление камней и зеленение трав. Маринович с подручными плакат натягивает, мелом на кумаче: "Wellcome, "Beatles"!!!" - а ниже, мелким шрифтом и по-русски: "Братский привет участникам движения против войны во Вьетнаме и за мир во всем мире от подводников Северного флота!" Ворота покрасили голубенькой эмалью, голубей мира по трафаретке возобновили на створках. И мы тоже что-то красим, что-то таскаем, и офицеры таскают с нами на равных - и тут вдруг начинаем сомневаться в текущем мимо нас моменте.
А разговоры почему-то все только вокруг женского хора. Сколько их там, да какие у девок глаза, да что опять все офицерам достанутся... Был у нас опыт приема артистов, чего греха таить. Кобзон приезжал, Хитяева, Магомаев Муслим, ансамбль "Аккорд" с песней про пингвинов. Ну и хоры различные, как пишут в меню про пирожные: "в ассортименте". Да только если на день нас к артистам приставляли для всяческих их поручений, то в одиннадцать по команде "отбой" все наши матросские поползновения пресекались, ибо по части скорострельной куртуазности морскому офицеру нет равных еще со времен Петра Великого. Не в диковинку случаи, когда холостой офицер-подводник в субботу вечером уезжал в Ленинград, а в понедельник к подъему флага был уже на месте с молодой неопомнившейся женой в охапке и штампом в паспорте.
И вот после обеда показывается автоколонна: "газик" ВАИ с мигалкой и матюгальником громкой связи на крыше, а за ним три автобуса с чем-то пестрым за окнами. Подъезжают к гостинице, разгружаются... Мы, конечно, поближе сгрудились, чтоб на девок живых посмотреть - но вышло нам большое разочарование, потому что самая юная хористка наверняка еще ссыльных народовольцев частушками ублажала. День для нас погас, и вели мы последнюю подготовку базы без малейшего энтузиазма...
Ну и, естественно, никаких битлов в тех автобусах не обнаружилось.
Начался концерт. Выстроились бабули, платочки повязаны. Вышел их помполит во фраке, объявляет:
– Выступает женский народный хор Кондопогского района Архангельской области! Лауреат Всероссийского смотра художественной самодеятельности, обладатель специального приза Европейского фестиваля народного творчества в Руане! Песня про Ивана!
– взмахнул рукой, и бабульки грянули:
Це сказали у Ивана
Да конек вороной?
Не вороной, не вороной
У ево рыжий да худой.
Це сказали у Ивана
Будто санки баски?
Ой, не баски, ой, не баски
У ево розвальни одни.
У ево розвальни одни,
Да и те не свои
Людям выброшены,
Ногам вытоптаны.
Це сказали у Ивана
Будто женка хороша?
Не хороша, не хороша
Она сутула да ряба.
У ее кошацье рыло,
Собацьи глаза,
У ей собацьи глаза
Да лошадина голова!..
x x x
Вижу, Толик наш приуныл. Вот тебе и "Гел, гел!" - лошадина голова... Ну, сбацали бабульки что-то еще зажигательное с притопом да прихлопом, а потом вышла их солистка и запела про Илью Муромца. Он, надо думать, столько не жил, сколько она пела.
Но даже у самой большой бухты каната есть шкентель, как говаривал баталер наш мичман Лопато. А он в этом деле понимал туго, поскольку опыт имел богатейший. Начинал он службу на острове Минус, где всего гарнизона было шесть матросов и старшина второй статьи. А служили в то время на флоте по семь лет. И вот до одного из матросиков старослужащих доканывает медленный дембель, а на замену ему присылают молоденького Лопато, сразу после учебного отряда. Учебным отрядом командовал тогда капраз Яхонт Ефимович Наружный, утопивший подряд две подводные лодки. Ну, про Наружного - это отдельная повесть, попечальнее "Ромео и Джульетты". Да. И вот прибывает юный розовый матросик на обитаемый остров... понятно - сразу на кухню. Что вы думаете? В первый наряд торжественно пошел - и проштрафился. Плохо помыл посуду, чем привел в несказанную ярость все население острова. Тут же арестовали его, посадили в канатный ящик, ночь он там просидел. Утром выводят, хмурые все. Старшина за столом сидит, ни на кого не смотрит. Бумагу к себе какую-то подвинул, читает: "Акт о списании. Комиссия в составе таких-то под председательством такого-то рассмотрела дело о проступке матроса Лопато, который недобросовестной помойкой посуды привел гарнизон острова Минус на грань желудочно-кишечной эпидемии, чем поставил под удар безопасность государства. Комиссия постановляет: вследствие недоброкачественности матроса Лопато списать последнего по акту. Способ списания: отстрел из карабина Симонова АКС калибра 7,62 мм. Выдать два патрона для отстрельного и контрольного выстрелов. За отсутствием погоды на пирсе списание произвести завтра. Подписи председателя и членов комиссии наличествуют"...
От советской власти Лопато иного как-то и не ожидал.
Отвели его обратно в ящик. Дали бумагу, карандаш - пиши, мол, письма.
И Лопато стал писать. Он написал родителям, сестрам, соседке Феньке, за которой как-то раз подглядывал на речке, и даже телке Звездочке, названной так в честь собаки-космонавта. Почему-то именно перед Звездочкой он чувствовал себя особенно виноватым за то, что стегал ее хворостиной... Всего писем было около двадцати.
Утром его вывели на пирс. Вот-вот грозил пойти снег. Океан был серым, как родная раскисшая земля.
Ему предложили завязать глаза, но он просто отвернулся. Когда сзади пальнули, он зажмурился, потом осторожно посмотрел. Снег начался, тяжелый и мокрый. Здесь все то же самое, подумал он.
Потом пальнули еще раз. Теперь Лопато даже не стал жмуриться.
Когда его отвели обратно, он как-то еще не верил, что жив. Но старшина, все так же сидя за столом, сказал, что по уставу, если патроны израсходованы, а списуемый почему-то не списался, то ему надлежит в течение года исполнять наряды там, где проштрафился, в данном случае на кухне...