Избранное. Том 1
Шрифт:
— Теперь можем быть спокойны: раз прибыл корреспондент, каптар испугается. Он, говорят, исчезает, когда приближаются журналисты или ученые.
— Будь он проклят! — отозвался Чамсулла. — Опозорил нас на весь свет.
— Не опозорил, а прославил, — возразил Хамзат. — Кто прежде слышал о нашем ауле?
— Да, да, а нынче Шубурум у всех на устах, — заметил Касум. — Если каптар здесь не один, то будут эти места названы заповедником…
— Давайте хоть за едой не вспоминать о каптаре, — взмолился Кара-Хартум, держа обеими руками большую кость с мясом.
Приходу Мухтара неслыханно обрадовался
Дошла очередь и до Касума. Касум любил застольные тосты и славился среди журналистов как мастер тоста короткого, но выразительного, что называется, «тоста с изюминкой». Он и тут не растерялся и опорожнил бокал за каждый камень этой сакли, за каждый волос хозяина, за баракат — щедрое угощение, за честь сидеть за одним столом с такими людьми, за все и за всех; короче, он произнес «дерхаб!», самое богатое слово в словаре горцев. И его с удовольствием поддержали все присутствующие. Особенно понравился тост Кара-Хартуму, который всегда удивлялся сообразительности горожан, их умению не лазить за словом в карман. Однажды случайные попутчики спросили его: много ли в Шубуруме ученых людей? Кара-Хартум подумал и ответил: «Не знаю, много ли, мало ли, но четырнадцать человек носят соломенные шляпы».
— Любо слушать этих горожан! — воскликнул Кара-Хартум. — И говорят-то они так, будто другая мать их родила. Откуда вы берете такие слова?
— Из жизни, — улыбнулся польщенный Касум.
— Почему же мы не можем взять? Ведь у нас тоже жизнь, черт возьми, а не мамалыга!
— Не жизнь, а кошмар, — перебил Чамсулла. — Просто не разберешь, что здесь творится.
— Нечем было людей позабавить. Теперь есть… Появился этот снежный шайтан! — сказал ворчливо Мухтар.
— Ну, давайте не будем отвлекаться! — вмешался Хамзат. — Тост произнесен, выпьем.
— Да, тост был достоин нашего дорогого Раджаба. Дерхаб! — поднял бокал захмелевший Кара-Хартум. — Будь здоров, ты чудесный человек, Раджаб! Эх, жаль, что моя мать не была женой твоего отца: были б мы с тобой родными братьями…
И каждый перед тем, как выпить свой бокал, хвалил великие достоинства Раджаба Одноглазого. В состоянии трезвом они, наверное, удивились бы, засмеялись, отказались бы от своих слов, но вино делает людей добрыми и щедрыми, во хмелю человек всемогущ, он может наобещать другу горы золота, и друг в таком состоянии тоже верит и простодушно отказывается принять сокровища. Слушая гостей, Раджаб смущался и даже краснел.
— Баркалла, баркалла, спасибо! — кланялся Раджаб на все стороны. — Да сохранятся ваши головы на плечах, чтоб радовались ваши дети! Я рад, что сижу с вами. Но горько мне сознавать, что, быть может, это последний раз в моей жизни…
— Да что ты? Почему последний раз?! — возмутился Кара-Хартум. — Еще не раз мы сядем за один стол, пока живы, пока есть овцы в колхозных отарах…
— Но без меня… Ведь никто не поверит, все скажут: «Это ты нарочно!»
— Никто не скажет! А мы? — Во хмелю даже Чамсулла стал щедрым. — Как-никак я все же парторг! Ты, Раджаб, настоящий мужчина, тебе ли отчаиваться… Ну, сгорели документы… Бумажки! Стоит ли из-за них плакать? Да я бы сжег все бумаги на свете! Мухтар, да успокой ты его душу! Ну, что это за человек: все переживает и переживает…
— А что ж делать? У меня семья, дети…
— Не говори так, а то плакать хочется! Я — ревизионная комиссия, — ударил себя в грудь Хамзат. — Мы-то знаем, что это не ты поджег! Да и зачем тебе поджигать, вредить самому себе. Разве не так, Чамсулла?
— Верно! Именно так! А ты как думаешь, Мухтар?
— Чепуха все это, — сказал наконец и Мухтар. — Составим эдакий длинный-длинный акт — и дело с концом. А если поймаем снежного человека, то взыщем с него.
— Умные слова сказал Мухтар! — воскликнул Кара-Хартум. — Эх, хороший ты человек, Раджаб! Зачем нам жизнь, если не сможем постоять за тебя?!
— Постоим! — закричал Хамзат, подставляя свой бокал. — Лей, Раджаб! Лей, щедрая душа!
И еще не раз выпили за Раджаба и сказали такие слова, что хозяин даже вытащил носовой платок, чтоб утереть слезы. Из всего этого выходило непреложно и очевидно, что нет на свете человека честнее и вернее, чем Раджаб; друзья могут положиться на него, как на самого себя, ибо у него чистая душа и нет в ней никакого изъяна…
— Какие вы хорошие, друзья! — вскричал вконец растроганный Раджаб. — Клянусь, откровенно скажу: до этого дня каждого из вас, бывало, я ругал, поносил за глаза. Дурак я был! Не знал! Но отныне, вот увидите, буду, как родных братьев, любить. Кроме вас, мне никто не нужен…
— Я же говорил, что у него душа нараспашку! — воскликнул тронутый такой откровенностью Кара-Хартум. — Да, Раджаб, узнать настоящего друга нелегко: не пуд соли надо съесть, а тонну…
Тут выпили еще по бокалу, и уже, как говорится, все расцвели, что павлиний хвост. Обычно горцы, даже совсем пьяные, не целуются, но Раджаб не выдержал, кинулся и расцеловал всех, утирая платком слезы счастья. И сразу же ткнулся в подушку и разрыдался, всхлипывая и невнятно причитая. Все бросились утешать. Раджаб обернулся к этим милым, дорогим людям, громко высморкался и жалобно сказал:
— Друзья мои, мне тяжело, очень тяжело…
И вновь зарыдал.
— Ну что ты, брат наш! Ну что ты…
— Разве так можно, дорогой?..
— Если б вы знали, как мне тяжело! А-а-а! — и вновь громкий плач.
— Ну что ты! Стыдно… Услышат женщины! Мужчина — и плачет.
— Не могу… Не могу сдержаться! Я так виноват, так виноват перед добрыми, хорошими людьми… Перед друзьями…
— Да о чем ты говоришь? Ни в чем ты, брат, не провинился. Что ты, право!
— Не могу больше молчать. Не могу! Я откроюсь перед вами… Ведь это я сам… Я сжег документы!