Избранное. В 2-х томах. Том 2
Шрифт:
С некоторых пор, особенно после разговора с дядькой Сережей, стихи часто стали получаться у Шурки. Он иногда даже не знал, что с этим делать. В самый неподходящий момент: на прополке, на стадионе, на рыбалке – везде, где нужна сноровка, на Шурку находило состояние, когда он отвлекался от всего постороннего и уходил в себя.
– Ты какой-то рахманный стал, Шурка, рохлей, – сказала один раз ему мать.
– Влюбился поди, – высказала догадку бабушка Груня и засмеялась.
– Пройдет, это такой возраст, «Такой возраст, – повторил про себя Шурка, – какой возраст? Я ведь и не влюбился вовсе!» И вдруг обожгла другая мысль: «Значит уже положено влюбиться, и в этом нет ничего плохого, хотя еще не взрослый».
Пришли Мишка с Венькой с Приказного озера, где копали червей.
– Во, – сказал Мишка, – с ночевой хватит.
– С ночевой, – повторил Шурка, – а вот этого, – он показал на дерево под собой, – до завтра мне хватит.
– Что, как всегда боевое задание, – скорее подтвердил, чем спросил Венька.
– Угу, – мотнул головой Шурка.
– Вот это тягомотина! – выдохнул Мишка.
– Ерунда, – сказал Венька и как-то по-полководчески, поставив ногу на сучок, оглядел район действий. – Три дерева всего? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – Три, – подтвердил он сам себе, – значит по одному на нос. Будем тянуть тройной тягой!
– Чего? – спросил Мишка.
– Ну ты же говоришь – тяга Мотина, а я говорю – тяга наша, троих, а не одного Мотина.
Шурка вспомнил дядьку Мотина, жившего на дальнем краю села, который развозил на дрожках горючее по полевым станам, его вечно понурую лошаденку, похожую на слепую Карюху, которая крутит колесо на ческе шерсти в промкомбинате, самого Мотина – сонного и полупьяного, и ему стало почему-то весело.
«Тяга Мотина, – придумал же Венька в очередной раз штуковину какую. Откуда у него это?»
– Шурк, давай еще два топора, до обеда сделаем и мотнем с ночевой. Че раскис? А лучше: тащи лопаты, ими хорошо шкурить, я знаю.
– Сейчас! – Шурка метнулся к отцу, обрадованный таким поворотом дел. «Только бы Янин сегодня не успел и не приволок еще штуки три таких с делянки. Тогда никакая тройная тяга не поможет, – подумал Шурка на бегу, – а так мы быстро управимся и вечером будем на Ледянке, может, на сомят посидим».
В грозу
– Смотри-ка, рона, бороньим зубом махнуло, – не то восхищенно, не то опасливо сказал дед Иван, показывая на огромный росчерк молнии над головой.
Не успел Шурка переспросить, как вслед за ярким светом грохнуло над головой так, что вздрогнула земля, а на небо стало страшно смотреть. На том берегу Самарки полыхнуло пламя – одиноко стоящий вяз враз надломился пополам и загорелся.
– Во дела, а я думал стороной пронесет. Сергей, мерекаешь? Беги к Ракчеевым на стан, они у Кривой ветлы чилигу режут, веники вяжут, попроси бредень, если они сами не будут рыбачить. Красота в грозу-то водить, непременно с уловом будем.
Серегу не надо просить дважды. Толкнул лодку – и на той стороне.
– В грозу, как и в ледоход, вся рыба к берегу жмется.
– А почему так? – Шурка удивленно смотрел, как после каждого удара грома мелкая рыба выпрыгивает над водой.
– Ну, Илья-пророк разошелся, – пристально взглянув на небо, произнес дедушка.
– Какой Илья? – тут же переспросил Шурка.
– Как какой? Заведующий небесными делами.
– Деда, ты веришь в Бога? – Шурка спросил и сам испугался своего вопроса, а может быть, ответа, который непонятно как потом что-то обязательно изменит в Шурке.
– Верь не верь, а что-то вокруг нас есть такое, что нам не дано понять.
– А что вокруг нас?
– Все, кто умер, – просто и с какой-то легкой решительностью сказал дедушка, – души их вокруг нас всех, и они мучаются. Вдруг это так?
– От того, что кто в аду, кто в раю, да? – выдохнул Шурка.
– И от этого, но я о другом. Они не могут нам сказать, что загробная жизнь есть, они не могут нам доказать, а мы не верим в их жизнь. Вот так и живем как бы на разных берегах, они нас видят, хотят помочь нам, хотят неразумность нашу поправить, подсказать задним умом, как надо правильнее жить, а не могут. Они видят, а мы слепы. В этом наша беда, может. Ну-ка, Шурка, давай уйдем подальше от стана, а то тут железа много: коса, телега… не быть бы беде, видишь, как молния-то бьет!
Они встали и ушли по отмели к красноталу. Отсюда сверху реку можно было видеть всю в ширину – до противоположного берега. Напротив, еле-еле в темноте густого леса, угадывался Кунаев ключ, летом пересыхавший, но хранивший в себе сумрачность, заболоченность и великое множество комаров. Но это Шуркой не воспринималось как враждебность Ключа к людям. В нем было много и щедрот – черной смородины и ежевики.
– Летось, вот в такую же пору, Авдей шел с вилами вечером с поля: ахнуло по железным вилам – и нет Авдея, бабенкам хоть бы хны, а он лежит почерневший весь. Одногодок мой, вместе в Царицыне служили в царской еще армии, вместе ушли домой. Так вот.
– Деда, зря, выходит, мы два дня старались с перетягами-то, сом уж точно сегодня на охоту не выйдет, а?
– Наверняка так. Не повезло нам.
Два дня назад они с дедом двумя перетягами перегородили в двух местах Самарку так, что яма, из которой выходил на плес сом, оказалась между ними. Сома приметил недели две назад Серега и подбил отца, пока сенокос здесь рядом у Самарки, попробовать счастья. У деда в погребице всегда висели плетеные из суровых ниток, толстые в карандаш и длиной в метр, поводки. Крючки были самодельные из пружин от сиденья велосипеда, откованные покровским кузнецом. Еще засветло вчера в намеченном месте были воткнуты колья, и две перетяги заняли свое место, шумно хлопая бечевой по речной глади. Чуть позже, уже в сумерках, Серега ненадолго отлучился и принес в ведре с водой мелочь: сорожку, карасей. Оказывается, в старице заблаговременно была поставлена сетка. Наживку поехали ставить втроем, и Шурка, сидя на носу лодки, видел все таинство действия.
Бечеву пропустили через нос и корму, лодку течением потянуло вниз, перетяга поднялась над водой и, натянувшись как тетива, держала лодку поперек течения реки.
Не спеша прямо в лодке дедушка ловкими движениями привязывал поводок к перетяге. Сережка насаживал живца, бережно и одновременно решительно прокалывал крючком чуть ниже спинного плавника. Четырех самых больших карасей, по полкило каждый, по два на перетягу поставили в самом глубоком месте – в десятке метров от противоположного берега. Получилось по пятнадцать поводков на каждой перетяге. Совсем уже ночью Серега поджарил на углях ворону и тоже нацепил на поводок.