Избранное
Шрифт:
Но Петрушевича уже не было в руках Пари. Когда наконец Ходла захватил раненого Миколу, было уже поздно: министр внутренних дел Чехии еще до этого послал Ходле специальную инструкцию о том, что русин, являющихся чехословацкими подданными, выдавать полякам не разрешается. В чехословацком парламенте был поднят большой шум из-за событий в Лавочне. Рабочие Кладно устроили грандиозную демонстрацию против палачей подкарпатского народа. Президент Масарик послал в Ужгород своего доверенного, чтобы узнать неофициально,
Пари угрожал Ходле. Начальник полиции разъяснил генералу, что он с удовольствием избавился бы от бандитов, если бы не вмешательство Масарика, поэтому, чтобы угодить и Масарику и Пари, надо придумать что-то умное. И Ходла придумал. Он сообщил по телефону начальнику Верецкинского уезда, что на другой день выезжает в Верецке, чтобы лично допросить пленных. Затем он послал в Верецке двуязычного Вихорлата, с которым до этого имел полуторачасовую беседу с глазу на глаз при закрытых дверях.
— Действуйте умно и энергично, — сказал он ему на прощанье.
Пленники были заперты в огромном амбаре шенборновского имения. Четверо пленных умерли от ран, полученных в Галиции. Вместо них привезли еще восемь человек, так что у Ходлы было теперь семьдесят семь пленных. Есть и пить пленным давали раз в день. Умываться им было нечем. В амбаре не было даже соломы. Пленники лежали на голой земле. В первый день они попытались разобрать одну из стен, но это им не удалось. Во второй день четверо из них стали рыть землю, пытаясь сделать подкоп. Вечером часовые заметили это и основательно избили их.
Было жарко и душно, воздух был пропитан запахом пота, крови и гниющих ран. Пленники днем и ночью спорили. Некоторые верили, что Красная Армия отступила, многие знали наверняка, что Буденный перешел Карпаты и только потому не дошел до Верецке, что прошел через Ужовский проход.
— Штурмом! Штурмом захватили Ужовский проход! — кричал двухголовый Вихорлат.
Он ежечасно узнавал новости, и это придавало пленникам новые силы.
Дверь отворилась. Вошли два жандарма. Они пришли за двухголовым Вихорлатом.
— Узнай! Узнай точно! — кричали ему вслед человек пятьдесят.
Жандармы повели двухголового Вихорлата в сельское управление. Там в одной из пустых комнат его ждал двоюродный брат — двуязычный Вихорлат.
— Ты голоден?
— Как десять волков.
— Пить хочешь?
— Еще больше, чем есть.
— Ешь и пей.
Двуязычный вынул из корзины большой кусок свиного сала с красным перцем, длинную колбасу, большую буханку белого хлеба и положил все это на стол. Потом, раскупорив литровую бутылку и глотнув из нее, тоже поставил на стол.
— Самогонка! — гордо сказал он.
Двухголовый ел бешено,
— Где теперь красные? — спросил он с полным ртом.
— Поляки вчера вошли в Москву, — ответил двуязычный.
Кусок стал поперек горла у двухголового Вихорлата. Но через секунду он уже был уверен, что его двоюродный брат нагло солгал. Он снова как следует глотнул самогона, затем попросил табаку, ни словом не обмолвившись о походе поляков на Москву. Набивая табаком трубку, он спросил:
— Спички у тебя есть?
Двуязычный не ответил.
— Скажи, брат, — спросил он тихо, — умеешь ты плохо стрелять?
Двухголовый Вихорлат почесал свою меньшую голову. Он понял, что сейчас пойдет речь о какой-то чудовищной подлости.
— Знаешь что, — обратился он к двоюродному брату, — скажи лучше сразу, на какую подлость ты меня толкаешь, но раньше дай спичку.
— Хочешь на свободу? — спросил двуязычный. — Хочешь хорошо оплачиваемую легкую работу?
— Кого мне надо убить? — спросил двухголовый.
Двуязычный шепотом сообщил ему свой план.
— Это действительно нетрудно, не правда ли? — спросил он после этого.
— Даже маленький ребенок мог бы выполнить! — ответил двухголовый.
— Видишь! Словом, согласен? Когда тебя схватят, потому что, конечно, прежде чем отпустить на свободу, тебя сначала схватят, ты должен сказать, что не виноват и являешься только жертвой тех, кто уговаривал тебя на эту подлость. Их-то и надо повесить, а не тебя.
— Что мне сказать, кто уговорил меня на эту подлость? — хрипло спросил двухголовый.
— Красный Петрушевич, медвежатник Михалко и верецкинский финн. Чтобы лучше звучало, назови также одного или двух евреев. Вот тебе моя рука, что я сделаю тебя человеком.
Два Вихорлата крепко пожали друг другу руки.
— Почему ты не закуриваешь? Вот тебе спички.
Двухголовый разжег трубку. Его почему-то сразу охватил страх. Может быть, верно, может быть, все-таки правда, что поляки в Москве? Может быть…
Он опять глотнул из бутылки.
— А кто мне даст револьвер? — спросил он хрипло.
— Я. Вот он. Совсем новенький браунинг. А если спросят тебя, откуда у тебя револьвер, скажи, что тебе дал Петрушевич. Красивый револьвер, правда? Осторожно, он заряжен..
— Я буду стрелять на десять сантиметров выше его головы!
— Не на десять сантиметров, а на десять метров. А теперь больше не пей. Жди здесь. Я скажу тебе, когда придет время. Видишь там шелковицу? — спросил двуязычный и указал в окно. — Из-за этого дерева ты будешь стрелять. И не забудь: не на десять сантиметров, а на десять метров над его головой! Это будет нетрудно, — Ходла человек низкорослый, почти что карлик.