Избранное
Шрифт:
Но чем больше он размышлял над этим, тем яснее понимал, что слух о том, что он написал письмо Сигрун Марии, мигом облетит всю округу, точно сообщение о поимке кита, ведь почтальон, известный болтун и насмешник, невзирая на свою святую обязанность держать чужую переписку в глубокой тайне, непременно сочинит какой-нибудь стишок, в котором изобразит его рыцарем-крестоносцем, а девушку — юной графиней.
Нет, сначала надо бы поговорить с Сигрун Марией наедине. Он даже не был уверен, помнит ли она его еще. Может, она никогда им всерьез и не интересовалась, может, только в шутку упомянула о разнице в возрасте своих родителей и о том, как счастливы
Тяжело вздохнув, он написал пальцем на сугробе возле сарая: «Люблю тебя. Твой до могилы». Вдруг послышался глухой звук далекого выстрела, он вздрогнул и поспешил стереть это краткое послание, адресованное Сигрун Марии. Как он завидовал охотникам, как хотелось ему иметь охотничье ружье, лучше всего двустволку, чтоб можно было самому зарабатывать деньги, как другие; тогда бы он не ходил за скотиной, а проводил дни и ночи на пустоши, заряжал ружье, спускал курок, опять заряжал и опять спускал курок, слушая, как эхо долго повторяет выстрелы в тишине.
Он уже не помнил, как однажды осенью у подножия скалистого уступа молил бога обогреть и накормить зимой куропатку. Будь у него двустволка, он мог бы как-нибудь в сумерках очутиться у дверей одного хутора — окровавленный, но мужественный, опоясанный патронташем, с полусотней куропаток за плечами. Он постучится и попросит глоток воды. Он неважно себя чувствует, с ним только что случился обморок, нельзя ли ему прилечь ненадолго, пока все пройдет.
«Ну разумеется, проходи в дом, — скажет хозяин. — Руна, доченька, дай Гвюдмюндюру гофманских капель, они мигом приведут его в чувство».
Он ляжет, закроет глаза и будет слушать, как она стучит каблучками, убегая за гофманскими каплями. Она принесет ему капли, сядет на краешек постели и озабоченно спросит:
«Тебе очень плохо?»
«Нет-нет, сейчас все пройдет, ничего страшного».
«Ты меня так напугал, я уж решила, что ты при смерти. У тебя в лице не было ни кровинки», — скажет она и потихоньку погладит в полумраке его волосы, а может быть, даже наклонится к нему близко-близко и выдохнет шепотом: «Люблю тебя. Твоя до гробовой доски».
Зажгут лампу, принесут ему обжигающий кофе, он сядет на постели, и хозяин заведет с ним беседу об овцах и о том, какой следует ждать погоды. «Оставайся на ночь, — скажет он. — А вечером все вместе сыграем в карты».
Может быть, все-таки сдаться на уговоры и принять приглашение? Нет, надо показать будущему тестю, что он не какая-нибудь там размазня, не маменькин сыночек. О ночлеге и разговору нет, он уже вполне оправился, а куропаток нужно поскорее отнести домой. Большое спасибо за кофе и гофманские капли, всего хорошего.
Он пожмет руку Сигрун Марии и пристально посмотрит в глаза. Когда же он наконец уйдет в лунную ночь, хозяин хутора скажет жене и дочери: «А он ничего себе, этот Гвюдмюндюр! Толковый парень!»
Ну вот, опять размечтался. Ведь у него нет ни ружья, ни патронташа — в лучшем случае он может разложить костер в горах в новогоднюю ночь, и отблески его станут приветом Сигрун Марии, если только будет хорошая погода и не помешает дождь или снег. Но он вовсе не был уверен, что она заметит костер, а если и заметит, то как она догадается, что это сквозь зимний мрак к ней летит привет из таинственного зеленого мира, который находится в этом же приходе. Скорее всего, она костра не заметит.
Наконец настал желанный миг, о котором он мечтал во сне и наяву с тех пор, как перевез Сигрун Марию через реку. Помогло ему письмо, адресованное ее отцу. Оно пришло в середине марта, когда до следующей почты было далеко, а вручить его следовало безотлагательно. Марки на конверте не было, зато была надпись: «Очень важное. Срочное».
Он надел выходной костюм — куртку на молнии и брюки гольф, расчесал волосы мокрой расческой, положил письмо за пазуху, достал из-под изголовья постели узорные варежки, взял в сарае дорожную палку и отправился пешком на север, к реке.
Земля была пустынной и голой и дышала прохладой. Золотой солнечный свет заливал все вокруг, превращая прозрачные льдинки в разноцветный хрусталь. Он присел на вересковую кочку, на которой осенью сидела Сигрун Мария, и снял носки. Закатав брюки выше колен, он вошел в поток.
Вода не показалась ему холодной, река журчала по-весеннему, и камешки на дне щекотали пятки, но, выйдя на берег, он все же поспешно вытер ноги и тут только заметил ядовито-рыжие заплатки, которые в начале зимы наклеил на свои резиновые сапоги. Однако он не особенно огорчился, рассудив, что при встрече Сигрун Мария вряд ли будет так уж внимательно разглядывать эти противные заплатки.
Помахивая палкой, он пошел дальше, торопясь поскорее пройти среди скалистых гребней во владения ее отца. Время от времени он принимался насвистывать или громко рассуждать сам с собой, повторяя все, что собирался высказать, и даже слышал ее ответы, краснея от счастья. А в груди настойчиво звучал трубный глас.
Но, завидев на равнине у подножия холма хутор ее отца, он оробел и забыл все слова, которые приготовил для нее. Это был даже не хутор, а роскошный дом с просмоленной кровлей, белыми стенами, большими вопрошающими окнами и чудесным флюгером на коньке крыши. Ему казалось, что по мере приближения к хутору сам он становится меньше ростом. Он уже не махал палкой, шагал медленно, глядя под ноги и тщательно выбирая, куда ступить, будто пробирался по неверной тропке через болото. Из головы не шли ядовито-рыжие заплатки на уродливых сапогах. Не сапоги, а настоящие страшилища! Боже, что подумает о нем Сигрун Мария, когда увидит эту отвратительную рвань, которую давно пора выбросить!
Возле дома никого не было. Он постучал в дверь три раза и обреченно ждал во дворе, крепко сжимая в руке палку. Отворил ему сам хозяин. Он был широкоплеч и лыс, весь его вид говорил о довольстве. Из ноздрей торчали волосы.
— Здравствуй, мой мальчик, — сказал он. Голос у него был низкий. — Я смотрю и думаю: кого это бог послал? А это, оказывается, ты!
— Да, — ответил юноша и поспешно полез за пазуху. — Я принес тебе письмо.
— Что? — удивился хозяин. — Письмо? От кого?