Избранное

Кривин Феликс Давидович

Отнимают разбойники, а как время приходит раздавать, уходят в оппозицию, чтоб возмущаться вместе с народом.

Бандиты придут, награбят — и уходят в оппозицию, чтоб возмущаться вместе с народом.

Не поймешь, кто грабит, кто возмущается. Ясно только, что все с народом, все за народ. Грабители и ограбленные — едины.

СОЗВЕЗДИЕ БЛИЗНЕЦОВ

Как образно выразился поэт, партия и Ленин были близнецы-братья. Не все с этим согласятся, потому что Ленин мальчик, а партия — девочка. Как же они могли быть братьями? Но и сестрами их назвать нельзя.

Они настолько были близнецы, что когда говорили Ленин, подразумевали — партия. А когда говорили партия, подразумевали —

Ленин.

Но партия была девочка, и она стала делать ошибки. И столько наделала ошибок, что стало ясно: партия и Ленин — не близнецы. Скорее близнецы Ленин и демократия.

Так думали, пока не открылись архивы. А когда они открылись, о Ленине узнали такое, что сразу поняли: они с демократией не близнецы. Демократии близнец народ, только народ — и никто больше.

Но тут и демократия стала делать ошибки и такое вытворять, будто она и партия — близнецы-братья. Хотя они обе девочки. Девочки, но близнецы-братья.

И народ остался один. То есть, не то чтобы один. Народ не может быть один, потому что его всегда много.

Его так много, что где-то он и с Лениным близнецы-братья, где-то и со Сталиным близнецы-братья…

А где-то и с демократией. Хотя это ему нелегко. Ох как это ему нелегко!

Потому что народ — мальчик, а демократия — девочка.

ЧИНГИЗ — ДЕМОКРАТИЯ

Когда татаро-монголы уходили с русской земли, им хотелось оставить по себе какую-то память. Чтоб потом о них говорили:

— А помните, как у нас было при иге? Эх, золотая была орда!

Смотря с чем сравнивать. По сравнению с нынешними, орда была действительно золотая.

Хан Ахмат, большой души человек, высказался в том смысле, что оставить надо не какую-то мелочь, а что-то большое, может быть, даже великое. И тут он вспомнил, что великое по-монгольски — чингиз, и очень обрадовался:

— Оставим-ка мы им на память наше великое чингиз. Пусть у них отныне все будет с нашим великим акцентом.

Так оно и случилось. Уже первый русский царь был не просто Иван, а Чингиз Иван (Иван Великий). И первый русский император был не просто император Петр, а Чингиз Петр (Петр Великий).

А когда наступила Чингиз-революция (Великая революция) и в стране стали строить Чингиз-социализм (Великий социализм), тут уже что ни чин, то чингиз, хоть и малый чин, а чингизом себя воображает. И все, что в стране делалось, было чингиз, то есть с акцентом не то ига, не то нашествия.

А потом грянула Чингиз-демократия. Тут уже и чином быть не надо. Кто ни пожелает, тот и чингиз. И была бы эта орда золотая, но все золото исчезло неизвестно куда.

И тогда началось нашествие на другие страны. Чингиз-нашествие. Но теперь уже ничего не завоевывая, а просто завывая:

— Мы стары, как татары, мы голы, как монголы… Подайте сколько не жалко на наше светлое будущее, на нашу великую орду!

ДИСТРОФИКИ

* * *

Перестраиваем прошлое, реставрируем историю, Что-то мы не так в ней прожили, как прожить бы это стоило. Сколько было понаверчено и нелепого, и страшного… Впереди ж у нас намечена перестройка настоящего. Эх, благие вы намеренья — хоть дорогу в ад вымащивай! Ведь к тому, пожалуй, времени прошлым станет настоящее. И опять — ну что хорошего? — поглядев, чего настроили, Перестраивать

нам прошлое, реставрировать историю.

* * *

Барокамеры, барокамеры, голубой небосвод. И бараки, и камеры — вот наш истинный взлет. Обошлась нам недешево эта звездная высь, Перестраивать прошлое было легче, чем жизнь. Голубая история, голубые пути, Сколько мы перестроили у себя позади, — Там, где все было прожито по-другому, не так, Строя светлое прошлое для ушедших во мрак.

* * *

Несовершенство государства Пускай не ставят нам в вину. Мы строили его по Марксу, Построили — по Щедрину. И это было не случайно: Хоть Маркса каждый почитал, Для нас любой градоначальник и «Манифест», и «Капитал».

* * *

Все «хорошо» и «плохо» уходят в мир иной. Была моя эпоха повернута спиной Ко всем своим кошмарам, пожарам и ветрам, И к красным комиссарам, и к белым юнкерам. Мы все еще в дороге — и люди, и страна, Но где ж лицо эпохи? Кругом одна спина. И как же мы узнаем, куда наш путь ведет, Когда мы отступаем, когда идем вперед?

* * *

Луна равнодушная светит, Лениво кукуют кукушки. Сижу на вершине столетия Над книгой Дантеса «Мой Пушкин». Как жаль, что к серьезному чтению Сегодня пропал интерес И может возникнуть сомнение, Где Пушкин, а где Дантес.