Избранное
Шрифт:
– Бегом!
Пулей выскакивают из кошары, вдоль кустов, пригнув головы, с молниеносной быстротой вбегают в буковый лес. Пули запоздало свистят за их спинами.
Шуму на десять верст вокруг. Надо хитрить. Приходится шагать там, где и зверю не пройти. Трудна дорога поперек гор, особенно трудна из-за проклятого зноя, когда солнце буквально буравит голову, спину. Трудна и длинна. Это нечеловеческая дорога. Сейчас, в мирное время, отлично экипированные молодые люди с запасом калорийной пищи проходят ее за день и зарабатывают значок
Зинченко, проводник дед Кравченко, которому далеко за пятьдесят (только совсем недавно он пришел в себя после тяжелой контузии, худой - одна лишь тень осталась от него, борода стала острее и даже сгладила постоянную хитроватость на лице), железнодорожник-севастополец Александр Гамота, бывший паровозный машинист Николай Братчиков и еще два севастопольца - фамилии их утеряны - прошли эту дорогу за шесть часов и ночь встретили в Голубой долине - в той самой где властвовал майор Генберг, давно ждавший нас с повинной!
Сколько сил он потратил, сколько жизней немецких он отдал, чтобы обезопасить второй эшелон Манштейна.
А Зинченко переспал в лесу, на рассвете же уничтожил охрану моста, который уже взрывался шесть раз и теперь был взорван в седьмой.
Снова партизан преследовали, но они ловко провели карателей. Те искали их повсюду, а партизаны просидели рядом с Юсуповским дворцом и видели немцев, спокойно пребывающих в зданиях.
Ночью Зинченко взял тропу на «Триножку». Вершина, вокруг пропасть, и одна лишь тропка сюда и отсюда. По ней ходили еще древние тавры.
Оборона - лучше не придумаешь. Одним пулеметом можно роты косить.
Устали. На пост снарядили Гамоту - охраняй, потом сменим.
Митрофан Никитович волновался: не заснет ли?
Дважды проверял: парень на месте, бодрствует.
– Не беспокойся, командир. Вздремни малость, - говорит дед.
Коварны предрассветные минуты. Они сломили Александра Гамоту.
Зинченко проснулся как от толчка в сердце, посмотрел на часы: дремал сорок минут.
– Дядя Федор, смени Сашу, - торопливо приказал Даниловичу.
Тот, покряхтывая, ушел, а минут через пять его страшный крик разбудил всех.
Александра Гамоту нашли привязанным к корявой сосне. Он был без головы.
…Голова партизана была насажена на кол и выставлена перед Юсуповским дворцом.
В горячке бросились было во дворец, но командирская воля взяла верх:
– Стой!
…Самолеты все летели и летели на запад. Полыхало небо, вздрагивали горы.
Развилка дорог: одна - на Бахчисарай, другая - в горы к Биюк-Узень-Башу. Столетняя шелковица, за ней живой забор из колючей ожины. В ее гуще - партизаны, колючки до крови ободрали их лица.
Гудит тяжелая машина, в кузове полным-полно солдат.
Митрофан Зинченко спокойно, как на мирную работу, вышел из засады, прилип всем телом к стволу шелковицы. До развилки пять метров… Машина на ней. Точный бросок противотанковой гранаты! Грузовик буквально стал
Солдаты, сбивая с себя огонь, бежали куда только глаза их глядели, а Зинченко не шелохнувшись стоял за деревом.
– Пишлы, командир, - дед теребил его, застывшего.
– На место!
– крикнул Зинченко так, как никогда еще не кричал. Дед юркнул в ожину.
Садами пробрались в Фоти-Сала, там спрятались в заброшенном домике с глинобитными стенами, совсем рядом дорога на тот же Бахчисарай.
Спокойствие командира было устрашающим, дед Кравченко тайно крестился, а всегда безропотный Николай Братчиков все что-то хотел предложить, да не осмеливался.
По дороге мчится легковая машина. Одна. Зинченко взял гранату, прыгнул в кювет.
Машина шла прямо на него, и, когда до нее было рукой подать, Митрофан Никитович метнул под переднюю ось гранату.
Машину разворотило, словно вывалили наружу ее нутро. У водителя было снесено полтуловища, а рядом с ним приткнулся высокий немецкий офицер, с развороченным плечом.
Это был главный каратель Голубой долины майор Генберг. Он нашел конец на земле, к которой проявлял излишний интерес и слишком рано повел себя на ней как хозяин.
* * *
Артем Филиппович Ткачев, бывший начальник Ялтинской пограничной заставы, хорошо командовал отрядом. Балаклавцы как бы заново ожили и старались нагнать упущенное за зиму. Их подхлестывал упорный слух: фашисты в деревне Скеля повесили комиссара отряда Александра Терлецкого. Они мстили и за него.
Я очень хорошо помню Артема Филипповича. Он из тех, кто в любой одежде кажется кадровым профессиональным воином.
Он никогда и ни на кого не обижался. Но это не от равнодушия, а от редчайшей выдержки, помноженной на воспитанность кадрового пограничника.
Ткачев незаменим в минуты внезапности. Его нельзя ошеломить.
Помню случай. Сидим мы с ним у речки на бревне, над нами грохочет сухое небо, сверкают молнии.
Сыпанул ливень.
Сыро, скользко. Тишина. Никакой опасности не предвидится, настроение мирное. На западе погромыхивает малость, а так - никаких посторонних звуков. Ткачев о чем-то говорит.
Вдруг он обрывает на полуслове, смотрит на гору, круто сбегающую к нам.
– Спокойно, товарищ командир, фашисты рядом, - как-то по-обычному предупреждает он меня и резко тянет к себе.
Я готов был накричать на него, но… увидел немцев, прямо на задницах скользящих на нас.
Ткачев выставил автомат и хладнокровно очередью сверху вниз срезал всю цепь. Это была настолько точная снайперская работа, что она буквально ошеломила меня.
Через полчаса в лагере был порядок, Артем Ткачев дал нагоняй начальнику охраны.