Избранное
Шрифт:
Он попробовал повернуться и сморщился от боли.
— Больно?
— Резануло. — Он негромко засмеялся. — Когда я думаю о моей жене и о Кларе — боже мой, до чего же разными могут быть две женщины! Жена как-то мне сказала, что вышла за меня из жалости. Чего было меня жалеть? В нашей семье она была мужчиной — знала все, даже насчет электричества. И прокладку в кране могла сменить. А уж если я чуточку переберу, и не надейся на снисхождение. Конечно, глупо было и ждать от нее многого. Она ведь верила в эту самую христианскую науку и не признавала даже раковой опухоли, хоть отец ее умер
— Это не так уж трудно. Кажется, характер у нее легкий.
— Да. Но я думаю, рано или поздно обязательно наступает проверка. Вроде тех проклятых экзаменов, которыми донимали нас в школе. Я не застрахован от провала.
Можно было подумать, размышлял доктор Пларр, что они говорят о двух разных женщинах — одна была той, кого любил Чарли Фортнум, другая проституткой из заведения матушки Санчес, которая накануне дожидалась его в постели. Она что-то у него спросила, но тут позвонил полковник Перес. Теперь уже не имело смысла вспоминать, о чем она спрашивала.
К полудню вернулась из города Марта с «Эль литораль», газеты из Буэнос-Айреса еще не пришли. Редактор дал предложение доктора Сааведры под крупными заголовками — более крупными, решил Пларр, чем вся эта история заслуживает. Пларр ждал, как отнесется к этому Леон, но тот, ничего не говоря, молча протянул газету Акуино.
Акуино спросил:
— Кто он, этот Сааведра?
— Писатель.
— Почему он думает, что мы обменяем консула на писателя? Кому нужен писатель? К тому же он аргентинец. Кого заинтересует, если умрет какой-то аргентинец? Уж во всяком случае, не Генерала. И даже не нашего собственного президента. Да и весь мир тоже не заинтересует. Одним из этих недоразвитых, на кого тратят деньги, будет меньше, и только.
В час дня отец Ривас включил радио и поймал последние известия из Буэнос-Айреса. О предложении доктора Сааведры даже не упоминалось. Прислушивается ли он, размышлял доктор Пларр, в своей комнатушке возле тюрьмы к этому молчанию, которое должно казаться ему более унизительным, чем отказ? Похищение уже перестало интересовать аргентинскую публику. Внимания требовали другие, более волнующие события. Какой-то тип убил любовника своей жены (конечно, в драке на ножах) — подобный сюжет всегда вызывал живой отклик у латиноамериканцев; с Юга шли обычные сообщения о летающих тарелках; в Боливии произошел военный переворот; передавался и подробный отчет о выступлениях аргентинской футбольной команды в Европе (кто-то зарезал судью). В конце передачи ведущий сказал: «Все еще нет известий о похищенном британском консуле. Время, назначенное похитителями для выполнения их условий, истекает в воскресенье в полночь».
Кто-то постучал в дверь лачуги. Индеец, который снова стоял на посту, прижался к стене, спрятав автомат. В это время в комнате находились все шестеро: отец Ривас, Диего, водитель машины, негр Пабло с изрытым оспой лицом, Марта и Акуино. Двоим из них следовало стоять на часах снаружи, но теперь, при дневном свете, когда вокруг было спокойно, Леон разрешил им зайти, послушать известия по радио — ошибка, о которой он, наверно, уже сожалел. Стук повторился, и Акуино выключил радио.
— Пабло, — сказал отец Ривас.
Пабло нехотя подошел к двери. Он вытащил из кармана револьвер, но священник приказал ему:
— Спрячь.
С покорностью судьбе и даже с облегчением доктор Пларр подумал, не наступила ли развязка всей этой бессмысленной истории? Не раздастся ли ружейный залп, как только откроется дверь?
Может быть, отцу Ривасу пришла та же мысль, и он вышел на середину комнаты: если действительно наступит конец, он хотел умереть первым. Пабло распахнул дверь.
На пороге стоял старик. Покачиваясь в рассеянном солнечном свете, он молча уставился на них с каким-то неестественным любопытством — доктор Пларр потом понял, что он слепой, у него катаракта. Старик ощупал дверной косяк тонкой, как бумага, рукой, покрытой узором жил, словно сухой лист.
— Ты зачем сюда пришел, Хосе? — воскликнул негр.
— Я ищу отца.
— Отца здесь нет, Хосе.
— Нет, он здесь, Пабло. Я вчера сидел у колонки и слышал, как кто-то сказал: «Отец, который живет у Пабло, хороший отец».
— Зачем тебе отец? Хотя он все равно уже ушел.
Старик покачал головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь каждым ухом по очереди, кто как дышит в комнате — кто тяжело, кто приглушенно; кто-то из них дышал учащенно, другой — это был Диего — с астматическим присвистом.
— Жена моя умерла, — сообщил старик. — Проснулся утром, протянул руку, чтобы ее разбудить, а она холодная, как мокрый камень. А ведь вчера вечером еще была живая. Сварила мне суп, такой хороший суп. И ни слова не сказала, что собирается умирать.
— Ты должен позвать приходского священника, Хосе.
— Он нехороший священник, — сказал старик. — Он священник архиепископа. Ты сам это знаешь, Пабло.
— Отец, который здесь был, приходил только в гости. Он родственник моего двоюродного брата из Росарио. И уже уехал.
— А кто все эти люди в комнате, Пабло?
— Мои друзья. А ты что подумал? Когда ты пришел, мы слушали радио.
— Бог ты мой, у тебя есть радио, Пабло? С чего это ты так сразу разбогател?
— Оно не мое. Оно одного моего друга.
— Богатый у тебя друг. Мне нужен гроб для жены, Пабло, а денег у меня нет.
— Ты же знаешь, что все будет в порядке, Хосе. Мы в квартале об этом позаботимся.
— Хуан говорил, что ты купил у него гроб. А у тебя нет жены, Пабло. Отдай мне свой гроб.
— Гроб нужен мне самому, Хосе. Доктор сказал, что я очень болен. Хуан сделает тебе гроб, а мы все в квартале сложимся и ему заплатим.
— Но нужно еще отслужить мессу. Я хочу, чтобы отец отслужил мессу. Я не хочу священника архиепископа.
Старик, шагнув в комнату, пошел на них, вытянув руки, отыскивая людей ощупью.
— Здесь нет священника. Я же тебе сказал. Он вернулся в Росарио.
Пабло встал между стариком и отцом Ривасом, словно боясь, что даже слепота не помешает старику найти священника.