Избранное
Шрифт:
— Мне надо было поселиться в Линкольншире и ждать там тебя, — сказал он. — Ты бы приехала.
Она промолчала, не дала понять, хотелось ли и ей встретить его там.
«Но, если бы я остался в Англии, — опроверг он мысленно самого себя, возвращаясь к логике, — я не встретил бы Кэте Ленк».
Это переплетение случайностей предстало перед ним в ту минуту — вопреки его обычным убеждениям — как сама судьба.
Заметив, что на Кэте, хотя она и ненавидела войну, произвел впечатление его Рыцарский крест, он сказал:
— Северо-западнее Сиракуз нас атаковала крупная танковая часть американцев. Я опять находился на левом фланге, — он помолчал. — Я всегда оказываюсь на левом фланге, левый фланг преследует меня. Собственно, эта танковая часть, — продолжал он, — была настолько мощной, что оставалось только ретироваться.
— Я, будучи человеком сугубо штатским, — сказала Кэте, — искренне желаю, чтобы награждали не снайперов, а поваров.
Динклаге не переставал удивляться тому, что всегда — вот и теперь в Винтерспельте — ему доставался левый фланг. Еще мальчишкой, во время стычек между «бандитскими шайками», для которых так подходила территория кирпичного завода, он всегда оказывался главарем левого подразделения «своей банды»- роль предводителя ему уступали потому, что именно он, с разрешения отца, предоставлял в распоряжение «банд» арену для военных действий (после окончания работы); и он вспоминал, как в сопровождении затаивших дыхание, вооруженных жердями и палками мальчишек крался вдоль стен расположенных в левой части двора печей и сараев, как подстерегал противника за уложенными слева четырехугольниками сохнувшего или уже обожженного кирпича. С прозрачного неба над болотами вдоль реки в проходы, обрамленные желтизной глины и краснотой кирпича, падал вечерний сумрак, так что казалось, что светится кирпичная пыль; благодаря этому свету стычки между «бандами» заканчивались сравнительно благополучно, он превращал их сражения в игру, в бой с тенями. Предостережения отца Динклаге, чтобы они не очень-то озорничали, были излишни.
Что до политики, то Динклаге никогда не замечал за собой левых завихрений. Во время пребывания в Оксфорде он, насколько мог, избегал дискуссий о войне в Испании, которая тогда (зимой 1936/37 г.) достигла кульминации. Он был настолько далек от леваков, что даже защищал Советский Союз, когда английские студенты критиковали его за то, что он не ввел в Испанию свои войска, как Германия и Италия, а только поставлял оружие. «Русские принимают в расчет более длительные промежутки времени», — говорил он. Упреки, что он тем самым защищает тех, кто бездействует, он глотал молча.
Кстати, об Эмсе: конечно, Динклаге очень оживился, когда Кэте рассказала ему, что во время своего путешествия на запад познакомилась и с долиной Эмса, даже «плутала», как она выразилась, по Буртангскому болоту.
— В Меппене вы тоже были? — спросил он. (Разговор происходил на очень ранней стадии их знакомства, когда Динклаге и Кэте еще не перешли на «ты».)
Она кивнула.
— Мне кажется, я была всюду, — сказала она.
— Если вы из Меппена направились в сторону болот, то вам Должны были броситься в глаза большие кирпичные заводы. У Дороги на Везуве.
Она пожала плечами. Возможно, она шла по другой дороге.
— Они принадлежат моему отцу, — сказал он. — Жаль, что мы познакомились только теперь. Вы могли бы навестить моих
родителей, пожить у них.
Она не знала, что ответить. Если она не ошибалась, ей было сделано предложение, первое из двух предложений, которые сделал ей Динклаге, как она поняла позднее. Первое было сделано слишком
— Меппен — красивый город, — сказал он. — Вы видели ратушу и церковь при гимназии? Один из самых изящных архитектурных ансамблей в северной Германии!
Она так и не отважилась сказать ему, что места вроде Меппена (и других городов, где она останавливалась на своем пути) напоминают ей разве что о котлетах, слепленных из остатков овощей, манной похлебке, хлебе со свекольной ботвой, пиве, эрзац-кофе, затхлых комнатах, стены которых выкрашены бурой или зеленой краской, безмолвных вечерах, когда она слишком рано укладывалась спать.
Зато она не избавила его от рассказа о тех странных местах, в которых оказалась, блуждая по болотам вдоль Эмса. Там она натолкнулась на вооруженные патрули, которые проверили ее документы и без указания причин заставили повернуть обратно, по той же дороге, по какой она пришла. Когда она рассказала ему, как используют его родные места, он, словно читая своеобразную литанию, принялся перечислять:
— Бёргское болото, Эстервеген, Ашендорфское болото, Нойсуструм [8] ,- и закончил все словом «аминь», но оно прозвучало как проклятие.
Африка, Сицилия, Париж ошеломили его. Хотя он и собирал впечатления, но запрещал себе заниматься туризмом. В офицерских экскурсиях в Киренаику, в Сегесту или Шартр он не участвовал, предпочитал оставаться в палатке или казарме, при разговорах на археологические или искусствоведческие темы резко вставал с места; когда в его присутствии рассказывали становившиеся все более плоскими анекдоты о «бюро путешествий» под названием «Германский вермахт», даже не улыбался. Он полностью сосредоточился на службе. Однажды в Африке командир батальона, наблюдавший за ним в течение целого вечера в казино, сказал ему:
8
Названия концлагерей в районе Эмса, где нацисты заставляли заключенных осушать болота.
— Знаете, лейтенант Динклаге, о вас не скажешь, что вы умеете наслаждаться жизнью!
Однажды, после сражения под Бенгази (это было 5 февраля 1941 г., он запомнил дату), случилось так, что он вдруг не смог удержаться от смеха, наблюдая за тем, как несколько солдат его роты, лежавшие на песке и окутанные пылью, которую взвихрили танки, не сразу смогли подняться и потом долго отряхивали песок с мундиров. Он пришел в себя только тогда, когда заметил, что солдаты, стоявшие рядом, растерянно смотрят на него, решив, что он смеется над павшими. Участие в бою не было для него боевым крещением, он давно привык видеть мертвых; но тогда его потрясло внезапно возникшее чувство нереальности происходящего. Позднее приступы такого рода возникали по более безобидным поводам, чаще всего сопровождались ощущением deja-vu [9] . Например, палатки под пальмами у Мартубы в течение десяти странных минут не просто казались игрой воображения: он их уже однажды видел, только не помнил когда. Улица деревеньки близ Рагузы, состоявшая не из разваливающихся сицилианских домиков, а словно из какого-то невесомого, призрачного вещества-и это несмотря на то, что он прочесывал ее во главе штурмовой группы, — напоминала ему другую, точно такую же улицу, на которой он никогда не бывал прежде, даже во сне. Он философски проанализировал свое состояние и пришел к выводу, что никогда не испытывал приязни к идеалистически-романтической системе мышления, принимающей действительность за мираж. Он всегда был реалистом.
9
Уже виденного (франц.).
В Париже он посоветовался с военным врачом, о котором шла молва, что это человек, сведущий и в психиатрии. При виде Рыцарского креста Динклаге врач сперва был крайне осторожен, но, прощупав своего собеседника, в конце концов все же соблаговолил объяснить:
— Конечно, у вас премиленький неврозик, господин камрад. Но по нынешним временам он скорее является признаком здоровья. Меня больше тревожат те господа, у которых его нет, потому что все, что с ними происходит, они считают абсолютно нормальным. А душевные травмы, к которым это приведет? Нет уж, увольте!