Избранное
Шрифт:
Эфенди пристально посмотрел на нее и спросил:
— А как же Габаль?
— Габаль? Он наш воспитанник, наш сын! — спокойно и уверенно ответила ханум. — Он вырос в нашем доме. Что же касается рода Хамдан, то ни он их не знает, ни они его. Если бы они считали его своим, они бы действовали через него. Не беспокойся на его счет, Он вернется от арендаторов, и мы ему все расскажем!
Явился призванный управляющим Заклат, мужчина среднего роста, дородный, с крупными, грубыми чертами лица.
Его шея и подбородок были покрыты шрамами. Усевшись рядом с эфенди, Заклат сказал:
— До меня дошли не очень
— Плохие новости всегда доходят быстро! — отозвалась Хода.
— Эти новости плохи не только для нас, но и для тебя, — хитро глядя на Заклата, проговорил эфенди.
— Давно мы не брались за дубинки и не пускали кровь! — прорычал Заклат, а Хода, улыбнувшись, сказала:
— Что за гордецы эти хамданы! Из их рода еще не вышел ни один футувва, но каждый, даже самый жалкий, мнит себя господином на нашей улице!
— Торговцы да нищие! Из таких футуввы не получаются! — пренебрежительно заметил Заклат.
— Что же делать? — спросил управляющий Заклата.
— Я их раздавлю, как тараканов! Эти слова Заклата услышал Габаль, как раз в этот момент входивший в гостиную. Лицо юноши раскраснелось от прогулки на свежем воздухе. Все его стройное тело и открытое лицо с большими умными глазами излучали молодость и силу. Он вежливо поздоровался и принялся рассказывать об участках, которые ему удалось сдать в аренду. Но Хода–ханум прервала его:
— Садись, Габаль! Мы все ждем тебя, чтобы поговорить об очень важном деле.
Габаль сел. От ханум не укрылось смущенное выражение в его глазах.
— Я вижу, ты уже догадался, о чем пойдет речь? — спросила она.
— На улице только об этом и говорят, — тихо ответил он.
— Ты слышал? — обратилась Хода к мужу. — Все ждут от нас ответа!
— Пустяки! Достаточно горсти песка, чтобы затушить эту тлеющую головню. Я сегодня же начну действовать, — твердо сказал Заклат, и черты лица его сделались еще более жесткими. А Хода, повернувшись к Габалю, спросила:
— А что ты на это скажешь? Глядя в пол, чтобы скрыть неловкость, Габаль ответил:
— Все в ваших руках, госпожа.
— Я хочу знать твое мнение. Габаль задумался, чувствуя на себе острый взгляд эфенди и недовольный Заклата, потом сказал:
— Госпожа! Ты воспитала меня, и я всем тебе обязан, но я не знаю, что сказать. Ведь я лишь один из рода Хамдан.
— Почему ты вспоминаешь род Хамдан? У тебя там нет ни отца, ни матери и никаких родственников! — воскликнула Хода. А эфенди усмехнулся, но не проронил ни слова. По лицу Габаля было видно, насколько мучителен для него этот разговор.
— Мои отец и мать были из рода Хамдан. Этого нельзя опровергнуть!
— Не оправдались мои надежды на сына! — вздохнула ханум.
— Клянусь Аллахом! Ничто не может поколебать моей преданности тебе, но, отрицая истину, ее не изменишь!
Потеряв терпение, эфенди встал и, обращаясь к Заклату, сказал:
— Не теряй времени, выслушивая эти взаимные упреки! Заклат с улыбкой поднялся с места. Ханум, бросив незаметный взгляд на Габаля, проговорила:
— Только не надо крайних мер, Заклат! Мы ведь хотим всего–навсего образумить их, а не погубить.
Заклат ушел, а эфенди, укоризненно взглянув на Габаля, с явной насмешкой в голосе спросил:
— Значит, ты из рода Хамдан, Габаль?
Габаль молчал, и Хода–ханум
— Его сердце с нами. Просто ему трудно было в присутствии Заклата отречься от своего рода!
— Они несчастны, госпожа, — грустно проговорил Габаль, — несчастны, хотя и принадлежат к самому почтенному роду на нашей улице.
— О какой родовитости можно говорить на нашей улице! — воскликнул эфенди.
— Мы дети Адхама, — серьезно ответил Габаль. — Наш дед, да продлит Аллах его дни, еще жив.
— Кто из людей может доказать, что он действительно сын своего отца? Все это лишь слова. Их можно иногда произносить, но не следует пользоваться ими как средством присвоить чужое добро.
— Мы не хотим им зла, — вставила Хода, — но при условии, что они не будут покушаться на наше имение.
Желая положить конец этому разговору, эфенди кивнул Габалю:
— Иди работай! И не думай ни о чем!
Габаль спустился в сад и направился в контору. Ему надлежало занести в книги все расчеты по арендным договорам и подбить итоги за прошедший месяц. Но грустные мысли мешали ему сосредоточиться на деле. Странно, что люди рода Хамдан не любят его. Он знал это, помнил, как холодно они встречали его, когда ему случалось зайти в кофейню Хамдана. И все же ему было неприятно, что против них замышлялось зло. Это было ему гораздо неприятнее, чем их дерзкое поведение. И он желал отвести от них беду, он знал, что рискует разгневать этим тех, кто приютил, воспитал и усыновил его. Что сталось бы с ним, если бы не любовь Ходы–ханум? Двадцать лет назад ханум увидела голого ребенка, барахтавшегося в луже дождевой воды. Она остановилась, заглядевшись, и сердце ее, не знавшее радости материнства, наполнилось нежностью. Хода велела привести его к ней в дом. Малыш плакал, напуганный. Она навела справки и узнала, что он сирота, живущий на попечении одной торговки курами. Призвав торговку, Хода попросила отдать ей ребенка, на что женщина с радостью согласилась. Так Габаль и вырос в доме управляющего, окруженный заботами самого господина и нежной материнской лаской его супруги. Он посещал куттаб, где выучился чтению и письму, а когда достиг совершеннолетия, эфенди допустил его к управлению имением. На всех входивших в имение землях его величали «господином помощником» и провожали почтительными и восхищенными взглядами. Жизнь, казалось, благоволила к нему и обещала одни лишь радости, пока не начался этот бунт рода Хамдан. И тут–то Габаль обнаружил, что он перестал быть тем единым человеком, каким считал себя всю предыдущую жизнь, он раздвоился. Один человек в нем хранил любовь к матери, а второй с тревогой спрашивал себя: а как же род Хамдан?
28.
Зазвучали струны ребаба, готовясь поведать историю гибели Хумама от рук Кадри. Все взоры устремились на поэта Ридвана. Внимание смешалось в них с тревогой. Эта ночь не как все ночи. Ей предшествовал бурный день, и многие из рода Хамдан задавались вопросом, пройдет ли она спокойно? Тьма окутала квартал. Даже звезды попрятались за густыми осенними тучами, и лишь сквозь решетки окон просачивался слабый свет да мерцали там и сям фонари на ручных тележках. На свет фонарей, как бабочки, слетались мальчишки и поднимали галдеж. А старая Тамархенна, расстелив мешок перед дверью одного из домов, уселась на него и напевала: