Избранное, Петровых Мария Сергеевна

Избранное

на обложку

Петровых Мария Сергеевна

Шрифт:

* * *

«Фантастика Гоголю не дается» — писал Белинский. Ну что на это скажешь? Какое непостижимое сочетание у этого автора полнейшей тупости с тонкой проницательностью. А вот прочтешь такое заявление — и руки опускаются, плюнуть хочется: тупица, тупица. Юмора не понимал, изящества не ценил. Пушкинское гениальное свойство говорить главнейшее, важнейшее мимоходом, легко, будто едва касаясь — разве Белинский понимал это? Унылая морализующая тупица и — проблесками — зоркость удивительная. Он был туп и груб — «неистовый Виссарион». Улыбка, летучая легкость были ему непонятны. Юмора он не воспринимал. Ему нужна была «идея». Неумеренные восторги по поводу «Бедных людей» сменились грубыми, издевательскими насмешками

над «Двойником».

«Бедные люди» — в композиции и во многом другом совершеннее «Двойника». Но, пожалуй, в «Двойнике» при всех его несовершенствах и, прежде всего, крайней растянутости — впервые ощутимы масштабы Достоевского.

* * *

…Статьи Асмуса о Пушкине-теоретике замечательны.

* * *

Сожжете иль просто схороните — это неважно. А страшно — и это и то, разумеется, страшно. Но если забудете вовсе могилу мою — Я в чертополохе, в крапиве себя отстою. (По правде сказать — я не жалую чертополоха, Но в клён превратиться пожалуй что вовсе неплохо.)

* * *

1976. 31 июля.

За месяц — ни строки. Читаю, читаю, читаю. Читаю «Прометей», статьи о Пушкине. С Пушкиным — не расстаюсь и только этим жива, — чуть-чуть жива.

* * *

сентябрь

Прочитала новую книгу Конецкого. Впечатление сильное и сложное. Он большой писатель.

* * *

Зачем способности, коль нет призванья? Да и способностей, пожалуй, нет. Когда-то были. А на склоне лет Что мне осталось? Только жажда знанья. Неутолимая слепая страсть — Узнать побольше. Чтенье, чтенье, чтенье. Ее огромной тенью Скрываюсь, прячусь от самой себя. Себя самой боюсь. И этот страх Страшней, неодолимей прочих страхов.

* * *

О как мучительно не спит Моя ошпаренная совесть!

* * *

Мне стоило рождаться на свет хотя бы только ради того, чтобы одно из моих стихотворений помогло Н. в ее чудовищные дни.

* * *

Поразительно, что Пушкин стихи Радищева ставил выше его прозы! «Стихи его лучше его прозы».

Пушкин написал «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833—34 гг. (даже в январе 1835 г.). Но читал и знал Радищева, конечно, гораздо раньше. В своем «Путешествии…» («Тверь») он пишет: «В главе, из которой выписал я приведенный отрывок, помещена его известная ода. В ней много сильных стихов». Пушкин называет радищевскую оду «Вольность» известной одой, и это уже говорит о том, что он был с нею знаком ранее.

Невозможно допустить, чтобы Пушкин до 1833 г. не читал радищевского «Путешествия».

* * *

Пушкин знал стихи Радищева с юных лет. Еще в 1814 году в поэме «Бова» он писал: «Петь я тоже вознамерился. Но сравняюсь ли с Радищевым?».

Когда он впервые прочел «Вольность»?

* * *

«Онегинская строфа» Ода «Вольность»

Пушкин Радищев

перекр. перекр.

а (ж) а (ж)

б (м) б (м)

а (ж) а (ж)

б (м) б (м)

парн. парн.

в (ж) в (ж).

в (ж) в (ж)

г (м) _______

опояс. опояс.

д (ж) д (м)

с (м) е (ж)

е (м) е (ж)

д (ж) д (м)

з (м) _______

У Пушкина: 1-е четверостишие — перекрестная рифма (ж — м); дальше — 2 парные женские, потом — две парные мужские. Потом — опоясанное четверостишие и 2 мужские.

У Радищева 1-е четверостишие — перекрестная (рифма) (ж — м); (потом) 2 парные (женские) и четверостишие опоясанное.

* * *

Мне жизнь уже не тяжела. Я смерть свою пережила. Хоть верьте, хоть не верьте — Все это после смерти. И все-таки хожу, гляжу, Совсем как вы, живые. Уныния не навожу На тех, кто здесь впервые. Я одиноко дни влачу, Таюсь почти что в келье. Мешать живым я не хочу, Печалить их веселье. Кто это умер? Ты ли, я? Сказать вернее — оба. Но моего небытия Змеится путь особо.

* * *

Сентябрь 77 г. Ночь. Не спится.

Ничего не успею.

А необходимо —

написать о Владимире Васильевиче [18] .

Об Анне Андреевне.

(М<ожет> б<ыть> немного о Мандельштаме.)

О Борисе. О Цветаевой.

М<ожет> б<ыть> немного — о детстве.

О юности — о курсах.

И — разные мыслишки.

Не спится.

Читаю превосходную книгу Лакшина об Островском.

Только и могу что читать, больше ничего.

Готовцеве, артисте МХАТа. Ему посвящено стихотворение Марии Петровых «Медный зритель», готовящееся к публикации в кн. «Костер в ночи» — Верхне-Волжское книжное издательство. (Примеч. сост.)

Не спится. Не спится многогрешной.

Главное — себя не потерять, не потерять мысль.

Надо написать Карякину об его книге, Галлаю об его книге, Леве об его книге. И потом Лакшину.

* * *

Не даете мне покою, Недописанные строки! То как будто под рукою, То как будто за рекою, Где закат горит далекий. Всю-то жизнь меня губили Ваши горькие упреки. Я боюсь, что и в могиле Не дадите мне покою Бессловесною тоскою. Хоть бы вы меня забыли, Недописанные строки!

* * *

…Но у вьюги лучше получалось, Оттого-то мне и замолчалось.

* * *

<…> Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она — дар Пушкину, драгоценный дар. (Особенно если подумать о беспомощности пушкинистов-профессионалов. И все же благодарность им — С. Бонди, Т. Цявловской за многое).

Дело не только в «силе родства биографий» — в силе ее несравненной любви к Пушкину и несравненном понимании.