Избранное
Шрифт:
Руки некоторым образом золотые в особом смысле этого слова.
Приятно смотреть на этих здоровых, чистенько побритых, по-американски подстриженных парнишек с умными лицами, сосредоточенно снующих у шеренги машин.
Губы крепко сжаты, все внимание собрано, вся фигура замерла в привычной позе старого рабочего.
— Давно он здесь?
— Вот этот? Только третий месяц. И уже отлично квалифицировался.
— А раньше что делал?
Ответ дается прямо по существу:
— Что раньше делал? Червонцы раньше делал. Липовые, конечно.
Невероятно!
Другой корпус. Большое, правильно налаженное производство коньков и других металлических спортивных предметов. Здесь проходят все процессы, от ковки железа до окончательной изящной никелировки под заграничный стиль. Коммунары здесь сами даже маленькие шурупы нарезывают, чтобы не переплачивать за них восемь копеек на штуке. Нужна экономия, надо снизить себестоимость, идет борьба с кустарем конькоделом, надо победить!
Молодая брюнеточка в синем халате, насупившись, штампует на огромном станке какие-то алюминиевые штуковины.
— Она здесь третий день. И, как видите, молодцом.
— Третий день? А раньше что делала?
Заведующий коммуной улыбается и показывает пальцами два вершка.
— Вот такое толстенное дело. Чего только хотите.
Но все дела, и толстые и тонкие, остаются там, за порогом коммуны. Сюда ее обитатели приходят без всякого дела. Они могут называть себя как хотят. Хоть совсем не называть. Так многие вначале и делают. И только через несколько месяцев, обвыкнув в Болшеве, новый коммунар может добровольно заполнить краткую анкету о себе.
Анкеты — как смутные, полустертые воспоминания о тяжелом, почти забытом сне.
«Число судимостей?»
— Четыре раза. Пять раз. Восемь. Двенадцать… «Число приводов?»
— Десять… Двенадцать… Двадцать… Очень много… Не сосчитать… Двадцать восемь…
«Сколько раз сидел в тюрьмах, сколько провел в них?»
— Всего не припомню… Много… Пять раз… всего около семи лет… Восемь лет…
«Был ли в ссылках, сколько, какие сроки?»
— Три раза. Пять раз… Все время бегал из ссылки… Бежал на ходу поезда из арестантского вагона… Шесть раз…
«Что заставило воровать?»
— Жили в таком районе, где много воров. Начал с папирос, затем по сачкам, карманам, магазинам, вагонам. Стал карманщиком, кличка моя была «Ханжа Васька».
— Избаловался, ушел от матери, на рынке познакомился с ребятами, начал красть мешки и корзины. Потом по карманам, потом вместе со взрослыми. Назывался «Чинарик».
— В деревне показалось скучно, уехал в Москву, имел копеечную торговлю. Под влиянием уличных ребят бросил торговлю и начал воровать.
— Дома было голодно. Ушел в беспризорники и остановился в Харькове. До тысяча девятьсот двадцатого года воровал понемногу, а потом начал и серьезные кражи. Назывался «Петруся».
— В приюте начал таскать платочки, и с них пошел дальше. Назывался «Хаджи-Мурат».
— Будучи
Вот деревообделочная мастерская. Весеннее солнце припекает головы. Свежая пахучая стружка нежно липнет, путается в волосах у молодых столяров. Делают диваны, стулья по большому заказу для санаториев. Чинят колеса.
И тут же, в яростном упоении, кроют черным лаком коммунальные дрожки.
Солнце обижено. Его не хотят замечать. Все глаза ушли в стамески, в податливую белизну гладкого дерева. Как будто ничего нет и ничего не было, кроме этого опьяняющего трудового неистовства.
«Как ты смотрел на коммуну первое время?»
— Сначала хотел бежать. Но потом прижился и свыкся.
— Хотел бежать с «Чушкой», но посмотрел немного и остался, решил навсегда.
— Шел в коммуну с намерением бежать. Увидел, что здесь хотят перевоспитать, решил остаться, но все-таки долго не доверял, думал, что приедут из ГПУ и расстреляют.
— Жить не думал, но увидел, что жить хорошо, и решил остаться.
— Пришел сюда добровольно. Узнал от одного товарища-вора, что здесь можно исправиться и работать. Вот пришел, и приняли.
— Бежать не хотелось, так как конвоя не видел. Конвоя никакого в самом деле в Болшеве нет.
Но дисциплина самая строжайшая. Та единственная дисциплина, которую можно считать вытекающей из человеческого естества: дисциплина круговой поруки.
Бывшие уголовные преступники, а теперь честные члены болшевской коммуны неумолимы друг к другу в страстном поклонении своему новому идеалу — честности.
Они оказались в этом отношении последовательнее даже самих своих руководителей.
Вскоре после своего прибытия парни пошли к администрации и сказали:
Не будьте наивными людьми. Отдайте нам все ключи от всех кладовых и шкафов.
Администрация сначала смутилась. Потом сообразила и немедленно согласилась. В самом деле, любой из молодцов легко раскрывал простой щепкой всякий замок в коммуне. Когда в конторе испортился несгораемый шкаф, один из мальчиков открыл его без труда в пятнадцать минут… Какой же смысл, от кого запираться! Ключи были отданы, и за три года ничего не пропадало в коммуне.
Был, правда, случай, когда один из парней исчез, обокрав своих товарищей. Болшевцы попросили разрешения отправить экспедицию из трех человек за беглецом.
— Где же вы его найдете среди двух миллионов населения?
— Найдем…
Экспедиция отправилась после обеда, а к одиннадцати часам вечера вернулась из Москвы с найденными вещами и распиской в том, что вор уже доставлен в милицию.
Теперь администрация спокойно посылает в город бывшего уголовника с восемью — десятью судимостями по хозяйственной надобности. Ему дают пять тысяч рублей, он прячет деньги за голенище и к вечеру приезжает назад по железной дороге, исполнив поручение и отчитавшись.