Избранные произведения: Рассказы

Бенхедуга Абдельхамид

Мулуд повернулся к мужчине, который сидел рядом с ним, и в отчаянии произнес:

— Вот так. Приходится возвращаться в Алжир… Не уладив дела, не продав ресторан, даже не взяв ничего из одежды и денег… Разве это не произвол? Я же коммерсант, а не вор или безработный, и все же они выгоняют меня вот так… Я вернусь в Алжир, и у меня не будет и гроша на лепешку хлеба, придется просить милостыню по дорогам, а все мое состояние пойдет прахом. Одиннадцать лет каторжного труда и жесткой экономии! И все это для того, чтобы стать нищим? Разве это, по-твоему, не ужасно? Какое несчастье! Если бы мне хоть раз пришло в голову, что меня выдворят вот так из страны, я не стал бы помышлять ни о работе, ни о коммерции, а творил бы самые грязные и гадкие дела. Какая теперь разница между

мной и каким-нибудь преступником? Я спрашиваю тебя: какая разница? Скажи мне, ради аллаха. По франку я собирал сумму, нужную для аренды ресторана… А что вышло? Все, что я отрывал от себя, утекло с водами Сены. О аллах, что станет со мной, когда я вернусь в Алжир?! Что я людям скажу? Да и кто поверит моим словам? О аллах!..

Мулуд продолжал лихорадочно причитать, переходя от одного к другому, рассказывая всем свою историю — историю долгих лет, которые унесли с собой его силу и молодость, дав ему взамен деньги, которых он тоже в конце концов лишился. Он никогда бы не поверил, что ему и впрямь придется покинуть Францию, да еще так поспешно, поездом, который завтра же доставит его в Марсель. В этот миг он понял, что трагедия его не была мимолетным кошмаром она была горькой правдой, реальностью, которую он должен принять, хочет он того или нет. Мулуд почувствовал, как где-то в глубине его глаз возникли две слезинки, чтобы оплакать этот печальный конец, хотя глаза его с давних пор не знали слез — с того самого времени, когда он перестал посылать письма и извещать о себе родных в Алжире, когда его мыслями завладела мечта открыть свою торговлю и навсегда обосноваться в Париже.

«Даже плакать и то разучился… — подумалось ему. — В один миг я потерял все — и радость, и печаль, осталось одно лишь отчаяние, в котором нет ни сожаления, ни печали. О аллах! Как я покажусь своим родным и близким? Как вернусь на родину, изгнанный как последний преступник?! За что мне все это, аллах, за что?!»

Поезд на Марсель тронулся, увозя с собой десятки алжирцев, изгнанных из Франции. И каждому из них в пейзажах, мелькающих за окнами поезда, чудились далекие воспоминания юности, которую они оставляли за собой под черными трубами заводов в каком-нибудь из уголков Франции!

Перевод: О. Власова

Проклятая песня

Было семь утра. Но жара в тот день поднялась спозаранку, а вместе с ней проснулись и люди.

Соседка напевала: «Я один-о-ка…», и Абдуррахим подумал, что ему давно уже пора жениться, чтобы раз и навсегда покончить со своим одиночеством и начать новую жизнь — в семейном кругу. Конечно, тогда ему придется расстаться с грустью уединения, давно привычной и даже любимой, с неторопливыми размышлениями в тиши дома и безудержными фантазиями, которые порой превращали покой его жилища в стеклянный парусник, скользящий по глади моря света и тумана, а его молчание — в мечту, чьи лучи сияют из-за далеких горизонтов… Но вместе с тем из его жизни наконец навсегда уйдет та скука, которая давно уже поселилась в его душе, и эта бессонница, нарушающая привычный ритм его жизни.

И все же, если он женится, разве смогут тогда растрогать его до слез звуки музыки, строчки стихов или какой-нибудь пейзаж?..

Если он женится, то потеряет свободу в своем доме, которую давала ему холостяцкая жизнь! Зато ему не придется больше возиться с кастрюлей или кофейной чашкой и вдыхать запах грязной посуды, которую надо вымыть. В сердце не останется места для досады на нечищеный котелок и жирную сковороду: мытье посуды всегда казалось ему занятием малопривлекательным, а стоит ему только жениться, как он навсегда освободит себя от этого.

Но он должен быть готов к тому, чтобы в корне изменить свой характер, приняв эту любвеобильную половину, которая пока скрывается где-то вдалеке и чей образ рисуется ему еще неясно, разве что в общих чертах, свойственных любой женщине.

Песня кончилась, соседка замолчала, а Абдуррахим, продолжая размышлять о женитьбе, вывел для себя следующее: «Супружество-это песня!»

Он так и засиял, радуясь этому удачному сравнению. Но радость его вскоре померкла. «Даже самые прекрасные песни начинают резать слух, если их повторяют два-три раза, а что, если это на всю жизнь?»-с беспокойством подумал он.

Он коротал утро в саду около дома. Какая-то внезапная мысль заставила его вернуться в дом, где у него был патефон с пластинками. Пальцы его машинально перебирали пластинки, и он вздохнул, подумав:

«Супружество — это вроде чистой, ровной пластинки, на которой можно записать любую песню, а песни бывают разные…» Он оставил пластинки и снова вышел в сад. Мозг его сверлила назойливая мысль: «Как бы то ни было, но я просто обязан жениться, хотя бы для того, чтобы продолжить род…»

Казалось, что его мысли о продолжении рода были подхвачены волнами невидимого передатчика и проникли сквозь стену, отделяющую его двор от соседнего, прямо в сердце соседки: она вновь затянула, словно взывая к каждому, кто думал в эту минуту о женитьбе: «Я одино-о-ка, я беззащи-и-тна…» «Странное дело, — подумал Абдуррахим, — как ей не надоест повторять эту глупую песню!» Но, поразмыслив немного о вкусах этой женщины, он принялся укорять себя за бессердечность: «Может быть, в революцию она потеряла мужа или любимого… Может, она и замуж потом больше не выходила или никто больше к ней не сватался, и песня эта вроде затаенной обиды на судьбу… Кто знает? Ведь женское сердце широко открыто всем земным печалям и радостям, скрытым порой от людских глаз».

Абдуррахим взял книгу на маленьком столике, стоявшем около него, книга лежала там уже несколько дней, — полистал ее, произнес задумчиво:

«„Анна Каренина“… Тоже женское имя… Всюду женщины-в книгах, в жизни… Чтобы написать рассказ, нужна женщина, да и в жизни женщина необходима…»

Неожиданно его размышления о собственной судьбе бьет и прерваны, пальцы его перестали теребить книгу — он увидел, как из-за стены, отделяющей его двор от соседнего, показались женские руки с цветочным горшком и аккуратно поставили его на стену. Потом руки исчезли, а маленький горшочек с цветами так и остался стоять на стене, словно улыбаясь и приветствуя его! Абдуррахим бьет очень удивлен. Спустя несколько мгновений эти нежные руки появились с новым горшком, поставили его рядом с первым и снова скрылись. Абдуррахим ждал, что они покажутся еще, но время шло, а руки больше не появлялись. Тогда он стал напряженно вслушиваться в то, что происходило в соседнем дворе: может быть, хозяйка этих прекрасных рук затеяла уборку дворика и ей пришлось поставить на стену эти горшочки? Но ничто не нарушало тишины, песня стихла, а руки так и не появились.

В голову ему пришла одна мысль, он улыбнулся ей, и удивление, смешанное с радостью и смущением, оставило его. «Наверное, ей душно за этими стенами, — подумал он, — так душно, что ей показалось, что даже цветы задыхаются. Поэтому она поставила их повыше на стену, где больше воздуха и солнца!»

Мысль о солнце родила новый образ в его душе. «Если бы женщина была солнцем, я мог бы любить ее когда пожелаю и оставить когда захочу. Я стал бы думать о ней днем и ночью, и она светила бы откуда ей будет угодно, ночью я спал бы безмятежно, а если бы не спал, то мне бы вполне хватало ее лучей, отраженных луной, и я впитывал бы в себя их свет… Но, к несчастью, женщина не солнце…»

Не успела эта мысль завершиться в его мозгу, как из-за стены показалась женская головка, и его снова охватило удивление, смешанное с радостью и смущением. «Она явно что-то задумала. И горшочки эти расставлены здесь не без тайного умысла, а тайна скрыта в сердце этой девушки, страдающей от одиночества. Но какой бы придумать предлог, чтобы узнать всю правду?»

И предлог бьет найден: Абдуррахим вынес в сад патефон с несколькими пластинками, и через несколько мгновений Абдельваххаб2 уже рыдал во всю мощь патефона: «Всю жизнь я живу один, я одинок и доволен тем…» «Вот так ей будет понятней, а если вдруг она не поймет, то я еще раз поставлю пластинку, чтобы она услышала и поняла, а я-то уже знаю, что скрывается за этими цветами в горшочках».