Избранные произведения. Том 1

Городецкий Сергей Митрофанович

Высоко-высоко над землей Чердаки на домах, чердаки. Серый мрак, свист и вой, свист и вой, Ветровой старой песни клоки. Не запеть в чердаках по-людски: Только песню начнешь — С первых слов Оборвет, Унесет В небеленую глотку окна. Перекрикнуть-то грудь не вольна — И замрет, Упадет В спорыньевую рожь Человечьих голов, На панель из окна. Балок, труб, и столбов, и подпор Разукрасила плесень стену. Воронья, голубей разговор. Подойти — не подходишь к окну. Полюбила голубку одну: Голубок сизокрыл На морозе застыл И упал, Застучал По фасаду замерзлым крылом — Подоконники выставил дом; Ветер гнал, Нападал И над птицей завыл Между улиц-могил, Над крестом-фонарем. Протянулись к столбу от столба, Закрестились веревки в кресты. Стебанет — задрожишь. Эх, судьба! Деревенские вспомнишь кусты, Заозерские видишь мосты: Только месяц взойдет, Шибче речки бежишь На мосток Невысок. Под

овчинкой, обнявшись, сидеть, Милу другу глазами блестеть… Ах, цветок, Милоок! За кусток целовать уведет, Под высокой травою дрожишь, Век бы в синее небо глядеть! Ну-ка, вешай, да делу аминь. Понамыто белья без конца, Полотенец, рубах и простынь Из двадцатой квартиры жильца, Не видала бы я наглеца! Обнадежил красавчик седой, Лысый бес, генерал, Обещал, Насказал: В «Эрмитаже»-то буду я жить, Ни о чем-то не знать, не тужить. Погулял И прогнал: Чтоб те смаяло душу бедой! Чтоб ты пропадом, старый, пропал! Чтоб до смерти тебе не дожить! Январь 1907

4. Пастораль

Вечерний сумрак беспокоен, Он надо мной, за мной стоит. Прекрасный занавес раздвоен, Явился взорам чудный вид: Над пастухами и пастушкой Уютной хижины дымок. Зовет пастушка милой ручкой Зайти в приветливый домок. На небе тающий багрянец, На небе тоже чудный вид. Мне каждый час больней румянец Твоих стареющих ланит. Тебя ласкали, обнимали, Придут еще, и ты пойдешь, И не меня в угарном зале Рукой знакомой обоймешь. И все покинут представленье, Актеры вымоют лицо, От утомленья и томленья Прижму к губам твое кольцо. И заблужусь в сетях дорожек, В тенях подстриженных кустов, Под редкий стук унылых дрожек, Под всплески пьяных голосов, Усталой, смятой и печальной Ты выйдешь к утру в пальтеце, И я поймаю зорьки дальней Живую алость на лице. 1906

5. Сын

Мама окна завесила. У нее будет весело, Но не пустят меня. Будет свет, а потом — Будет смех, а потом Замолчат без огня. Угадаю иль нет? Кто сегодня? Брюнет? А вчера рыжий был. А на днях был старик, Здесь повесил парик — И забыл! Мама, верно, больна, Все скучает одна И молчит. Подзовет, обоймет, Волоса мне завьет И глядит. Ноябрь 1905

6. Червонец

«За тебя, моя дочь, убиваюсь, Я без слез на тебя не гляжу!» «Мама, мама, я все же венчаюсь, По судьбе за него выхожу». И глумилась, и горько смеялась: «Он ведь старше тебя, он урод!» Холодела, рука, изгибалась, И сжимался испуганный рот. Покупала дешевого фаю Подвенечное платьице шить. «Я ведь знаю, давно уже знаю: Не любить еще нам, не любить». Поднимала икону, стояла, Над невестой творила кресты. Обрученная низко лежала, Восковые дрожали цветы. Повенчала и с мужем богатым Отпустила на первую ночь. И потом, пригибаясь к заплатам, Вспоминала богатую дочь. Приходила и скромно садилась: «Помоги мне на черные дни». И у дочки улыбка змеилась: «Пока можешь, червонец, звени!» Ноябрь 1905

7. Браслет

Подглядывал, высматривал и щурился глазком: «Позвольте познакомиться, я, кажется, знаком. Как под руку с молоденькой приятно погулять! Теперь столоначальника желал бы повстречать. Квартира холостяцкая, живу невдалеке, Не будет ли браслеточка вам эта по руке?» Лоснится, светит лысина из кучи одеял. В углу стена закапана: лампадку доливал. «Побудь еще, цыпленочек, быть может, зацвету. Ты видишь, я как яблоко, в соку и во цвету». «Ах, ноют, ноют ноженьки, вон видишь синий след На память что подарите, ужель один браслет?» Октябрь 1906

8. Хозяйка

Хозяйка убивается, Устала от хлопот. Покоя добивается, Поклоны земно бьет. «Пошли, Господь, хорошую, Красивую собой, Тяжелою я ношею Придавлена Тобой. Двух девушек гуляющих Держала для гостей, Хозяйству помогающих, Питающих детей. Давала стол и горницу За семьдесят рублей. Спаси, Господь, затворницу, Нет жизни нашей злей. Ты знаешь сам, таскаются Пьянешеньки-пьяны. Стучат, поют, ругаются, Как в пасти сатаны. Квартира никудышная И с кухней проходной. Тяжка мне воля вышняя - Век маяться одной! Которая веселая, Та до сих пор живет. Другая — рыба хволая, Приманит и заснет. Не выдержала, бедная, Ах, тьфу ты, боже, тьфу! Напала болесть вредная — Повесилась в шкафу. Теперь забота новая — Какую подберу? За стол и все готовое Полсотенки беру. Пошли, Господь, хорошую, Красивую собой. Тяжелою я ношею Придавлена Тобой. Твоею волей двинуты И горы и моря. Тут детски рты разинуты, Не дай погибнуть зря!» И молит, добивается, Поклоны земно бьет. Хозяйкой называется, Сама весь дом ведет. Январь 1907

ДАЧА

1. Дорога

Неустанная дорога Убегает без огней От сознания до Бога И от неба до саней. Костенея в зимней скуке, Мимо движутся стволы И протягивают руки, Пальцы путая в узлы. В белой шапке, кривобокий, Дом нагнулся и заснул, И ползет огонь безокий Из его раздутых скул. Вот еще, другой и третий, На коленях, в простынях, Все уродов старых дети С красной точкою в глазах. Подойди, ударь в окошко — Сонно выглянет лицо, Замяучит жалко кошка, Кто-то выйдет на крыльцо: — Что ты бродишь, непутевый, Люди спят себе давно! — Звякнут старые засовы, В темноте умрет окно. И опять, не уставая, Вверх дорога потечет, Побежит, не убегая, Деревянный небосвод. 1905

2. Парк

На заборчиком узорным, стиснут красненькой каемкой, Парк, наследье вековое, в древность узкое окно, Измельчавших птиц услада, дно зеленой чаши емкой, Парк, изрезанный дорожками, но выросший давно. Есть еще в зеленом сердце уголки самой природы, Где глядится глаз прохожий во всебожии глаза, Где сплетаются любовно и любви свивают своды Метки лиственных деревьев, липа, ива и лоза. Есть еще святые ложа, приготовленные Богом Для сливающейся твари с ним, друг с другом, в полноту. Но в народе приходящем, мелкодушном и убогом Нет стремлений, нет порывов, облечений в красоту. Разодетые подробно, тело скрывшие нелепо, Дважды, трижды обернувшись в неуклюжие мешки, Взявши позы, заучивши изреченья глупых слепо, Ходят мелкими шагами, мерят чувства на вершки. Там с подкрашенных сурмином женских губ глядится краска, Из-под взбитых неуклюже войлок дыбится волос, И глазами, приученными ко лжи, дарится ласка Слепоглазам, одуревшим от вина и папирос. Взявшись под руки, гуляют по усыпанной дорожке, Испещренной их следами и бумажками конфет, И экстаз любовный цедят и впивают яд по ложке, Оскверняя у деревьев память прежних, ярких лет. Если ж странно и нежданно загорится у подруги И темноте живого глаза озарение любви, И, к любимому прижавшись, затрепещет, как в испуге, И безвольным телом телу скажет робко: позови — На призыв любви — ты знаешь — как ответит друг убогий: Сосчитав в кармане деньги, поведет ее к углу И, взвалив любовь с подругой на засиженные дроги, Повезет огонь к трактиру, довезет одну золу. И обратно, заедая утоленье нег минутных Бутербродом, принесенным на прогулку про запас, В парк приедут для вечерних впечатлений, сонно-мутных, Завершения воскресных жизни будничной прикрас. Целый день и целый вечер терпит парк позор прогулок, Недоступно охраняя сердца девственную глушь, И когда стихает вечер и на шумный переулок Сон находит и уводит по домам бесцветность душ — За заборчиком узорным, стянут красненькой каемкой, Парк, наследье вековое, в древность узкое окно, Смотрит горько на пустое дно зеленой чаши емкой И вздыхает гулким вздохом веток, выросших давно. 1907

3. Гора

Стынет озеро. Над озером высокая гора. Сплошь застроены купальнями крутые берега. Поиграл тут кто-то в домики, и брошена игра, А игравший скрылся ловко в поднебесные луга. Полдень в волны бросит яркий, насыщенный солнцем зной, По купальням слышны крики, всплески, визги и смешки. Расхрабрится и, нырнувши, проплывет пловец иной Два аршина синей волей и назад в свои мешки. От купален по мосточкам, разгороженным точь-в-точь, Переходят на дорогу и с дороги прямо в сад За решетку, в тот-то номер, день и вечер дотолочь, Скоротать и жизнь наполнить счетом маленьких услад. За стеной сосед пиликать будет, радуя свой слух, Запоет внизу известный в граммофоне баритон. Побежит студент влюбленный, ко всему суров и глух, На зеленую скамейку увидать условный сон. Солнце ясно на закате позолотит окна дач, Друг за другом налезающих наверх, на склон горы; На балкончики картежников сведет тоска-палач Подогреть сердца пустые острым трепетом игры. Мочь настанет, и поманит, и обманет: не любовь, А привычка или скука свяжет пары там и здесь, И любовники, любовницам слегка волнуя кровь, Устыдясь луны, на окна головой мотнут: завесь! Полый круг луны высокой все увидит с высоты: Крыши, трубы, переулки, и вершину озарит, Где кладбищенские дремлют, надпись высунув, кресты: Кто, да кто, какой породы и с которых пор лежит. Как и в жизни городили, чтобы точно знать свое, Так и здесь решеткой прочной каждый крестик обнесен. Жизнь в пределах протекала. Что-то кончило ее. Должен сон и запредельный также быть определен. Стынет озеро. Над озером высокая гора. Сплошь застроены строеньями крутые берега. Поиграл тут кто-то в домики, и брошена игра, А игравший скрылся ловко в поднебесные луга. 1907

4. Шарманка

И опять визги, лязги шарманки, шарманки, Свистящей, хрипящей, как ветер, во мне, — Размалеванной жизни пустые приманки, Коса из мочалки на лысой луне. «Маргарита», венгерка и вальс «Ожиданье», И вальс «Ожиданье», тоска и тоска. Той мещанки над жизнью пустой тоскованье, Чья радость и дело — вязанье носка. Вот по этому парку, цветов не срывая, Гулял, поджидал — по траве не ходить! Золотиста коса, за цветы задевая, Гимназиста с ума приходила сводить. Там из досок под соснами пол настилали, Танцевали венгерку, вертелась рука. Целовались, клялись и подруг ревновали, — Шарманка, шарманка, тоска и тоска! Не хочу. Надоело. Без маски глядится В лицо мне седая мещанская жисть. Эй, кому травяная коса пригодится, Дешевая краска, удалая кисть? Январь 1907