Избранные произведения
Шрифт:
— Ну и что же, Стеффенсен тоже «воспользовался случаем»? — спросил Абрахам.
— Не-ет! Нет! Боже сохрани! Старый Стеффенсен ответил: ничего подобного! «Па-дю-ту!» [53] Пусть уж другие стараются! Тут мы все заметили, что Маркуссен сделал какую-то отметочку в своей книжечке; вероятно, это означает, что Стеффенсену осталось работать на фабрике считанные дни.
— Да
53
Ничуть (франц.).
— «Когда б ты знал! Когда б ты знал!» — запел старый механик, уходя на кухню готовить что-то к ужину.
— Но почему ты не сделал как все, отец? — спросила Грета робко. — Ведь, наверно, не так уж много приходилось на долю каждого?
— Почему я не сделал как все, дитя мое? Это я тебе скажу… — Он остановился на пороге двери и выпрямился, словно собирался говорить с трибуны. — Потому что это чепуха, шарлатанство, комедия! Неужели ты думаешь, что у людей, работающих на фабрике, есть хоть один лишний скиллинг, не нужный им? И тем не менее все они «уплатили добровольный взнос»… Да, «добровольный», потому что лучше уж обойтись без масла два-три дня, чем рисковать остаться без хлеба в продолжение всей зимы; потому-то они и платят. Они настолько бедны, что им приходится быть трусами… Но старый Стеффенсен не так беден! Нет! Это дело другое!
Он как будто пожалел, что произнес последнюю фразу, и поторопился добавить:
— Ты ведь должна понимать, дитя мое, что здесь, у нас, считается за честь унижаться ради куска хлеба и тряпок, чтобы прикрыть свое тело, а если какой-нибудь из капиталистов не выжимает из рабочих все жизненные соки и не вышвыривает их на улицу за малейшую провинность, тогда на сцену появляются «добровольные сборы» на «подношения»; капиталу требуется серебряная посуда — чайники за усердие, сахарницы за неусыпные заботы и масленки за человеческое отношение.
Его перебил стук в дверь. Вошла фру Готтвалл и поздоровалась со всеми. В комнате было светло от последних лучей солнца, и Абрахаму не удалось отойти в темный угол. Он поклонился гостье несколько смущенно: очень уж давно они не виделись.
Фру Готтвалл для своего модного магазина покупала корзинки у Греты Стеффенсен и потому часто заходила к ней. Абрахам уже раза два встретил ее здесь, но ему удавалось остаться незамеченным. Он чувствовал себя виноватым перед фру Готтвалл за то, что редко бывал у нее, и, кроме того, он не любил встречаться с кем бы то ни было у Греты.
Но на этот раз он не «увернулся». Фру Готтвалл попросила его подождать и проводить ее. Абрахам взял ее под руку, и они вышли вместе, оба немного смущенные. Наконец фру Готтвалл сказала:
— Вы совсем перестали заходить ко мне, господин кандидат!
— Дорогая фру Готтвалл! Называйте меня Абрахамом, как в старые дни!
— Я с удовольствием называла бы вас как в старые дни, но вы так чуждаетесь меня в последнее время. А для меня вы всегда школьный товарищ моего покойного маленького Мариуса! Вы ведь были его лучшим другом и его божеством! Вы его еще помните?
— Да, и очень живо, — отвечал Абрахам. — Особенно в его серой зимней шубке.
— Ах! Господи боже мой! У меня еще эта шубка цела! Как отрадно разговаривать с человеком, который знал его живым! Вы ведь, пожалуй, единственный, кто помнит его.
Абрахам мысленно дал себе обещание впредь посещать ее чаще. Они подошли к кладбищу, где был похоронен маленький Мариус. Фру Готтвалл направлялась к его могиле.
Абрахаму казалось, что она хочет что-то сказать, но не решается. Когда они расставались, она задержала его руку в своей и, подняв свое красивое печальное лицо, с тревожным выражением в ясных карих глазах сказала:
— Не сердитесь на меня, Абрахам, но я хотела вам кое-что сказать… Грета Стеффенсен…
Он сделал нетерпеливое движение, пытаясь отдернуть руку.
— Нет, нет! Я не об этом, дорогой Абрахам! Я знаю, что вы не из таких! Но все равно… Да… Я хотела вам сказать, что я… потому что я… видите ли… всегда принимала участие в вашей жизни… Это из-за Мариуса… Так вот, не сердитесь на меня и не думайте, что я пытаюсь вмешиваться в то, что меня не касается, но моя собственная жизнь сложилась так, что мне всегда кажется, будто судьбы всех беззащитных женщин меня касаются… Ну, спокойной ночи!
Абрахам пошел к городу. Он думал о своей матери. Фру Готтвалл всегда чем-то напоминала ее.
Он отлично понимал, что многие могут смотреть подозрительно на его отношения с Гретой Стеффенсен, но его сердило, что и фру Готтвалл намекала на то же. Занятый этими новыми мыслями, он отвлекся от того, что слышал у Стеффенсена.
В комнатах профессора было темно, но в верхнем этаже, у себя, Абрахам нашел отца, дружески беседовавшего с фру Кларой.
— Добрый вечер, мой милый мальчик! — сказал отец. — Клара говорит, что тебя нет дома с обеда! Ну, садись, садись! Я нынче вечером хочу быть вашим гостем!
Лицо профессора сияло. Он с удовольствием любовался красивой молодой парой, элегантной обстановкой комнаты, всей этой атмосферой роскоши и счастья, которую он создал для этих двух дорогих для него людей.
— Да… Я, конечно, могла бы спросить, где ты был все это время, Абрахам… — начала Клара.
Но профессор заметил, что Абрахам не в духе. Старик уже научился предотвращать маленькие сцены, возникавшие между ними.
— Не будем его расспрашивать, Клара! — весело сказал он. — В мире столько тайн и секретов! Можешь быть уверена, что и у нашего Абрахама есть свои тайны!
— Так это правда, что на фабрике готовится праздник для рабочих? — спросил Абрахам.
— А разве ты не слышал об этом? — удивилась Клара.
— Никто не сказал мне ни слова.
— Представь! И мне тоже! Вероятно, это какая-то затея твоей молодой жены, — воскликнул профессор. Он хотел обратить все в шутку.
— А этот сбор денег на подарки, отец?
— Тише, тише! Ну как можно быть таким бестактным! — шутливо рассмеялся профессор, затыкая себе уши.
— Именно бестактным! — сухо произнесла Клара.