Избранные произведения
Шрифт:
— Да ты погоди. Коли в воскресенье не принесешь, тогда снимем… Теперь ступай!..
Мужик поспешно вышел из комнаты, взойдя в толпу, громко повторял: «Неужто полушубка решиться?.. Господи!.. что ж это будет? Таперича без полушубка?..» И вдруг, как стоял у дверного косяка, так и зарыдал, словно бы ребенок малый.
— Петр Андросов!..
И снова раздался тот же голос… И снова слышались те же ответы… те же жалобы… Та же голь безызъянная, та же грусть безысходная.
Уж наступил вечер и полил сильный дождь… Мужики возвращались по избам и, проходя в
— Прощай, Вася!.. Решиться надыть тебя!.. Так-ту!..
Скоро ночь накрыла эту безвыходную бедность…
Спит большое село… Спит, отдыхая от прожитого дня, спит, чтобы снова проснуться на таковой же день и чтобы назавтра влачить такую же жизнь, какую вело и вчера…
Храпит и визжит в тесных, хлевообразных избах Чеярково… Спит оно крепко и, даже во сне ему не снится ни более удобное жилище, ни более здоровая пища, ни более здоровые ребятишки!..
Только бредит сквозь сон Афанасий Потелов и раздается в тишине ночной его голос: «Неужто полушубка решиться!..»
И безучастна ко всему этому темная ночь… Сумрачно, словно старая монашенка, глядит она сверху и не дает никакого ответа на сквозь-сонные жалобы о тяготе и оброке…
И глушит стук дождя да вой ветра эти вечные рассказы о том, что земли мало, что с Николы зимнего покупать хлебушко приходится, а покупать не на что!
Когда уехал чиновник, село походило на местность, где побывал неприятель. Везде шли толки о том, что один лишился коровы, другой лошади, третий домашнего скарбу и пр. Тяжело приходилось крестьянам… А время быстро шло и приближалась рабочая летняя пора. Тут и мне пришлось покинуть Чеярково, и я одним хорошим июньским днем выехал из села середь добрых пожеланий и напутствий учеников и чеярковских приятелей.
Петербургские карьеры
I. Агафья
В одной из изб небольшой деревеньки Тверской губернии собирали в столицу молодую бабенку Агафью. Старуха мать уже набила Агафьину котомку разным скарбом и засовывала туда еще сырники и небольшие сероватые хлебцы… Делая это дело, старуха лила обильные потоки слез, взглядывая на дочь, молчаливо сидевшую на лавке. Отец молчал. На его хмуром лице не заметно было никакого волнения. Он словно без всякого смущения глядел на отъезд дочери. Только изредка он посматривал на Агафью и, замечая на лице ее некоторый страх, тихо говорил:
— А ты, Агафья, не бойсь… Перво, как в Питер прибудешь, обратись к Никону, в Ямской. Так и спроси, мол, Никона, извозчика тверского… Тут у тебя прописано на бумажке… Он тебя научит… Не бойсь!.. — ободрял старик.
Агафья не говорила ни слова. В ее воображении Питер представлялся каким-то кромешным адом, где люди чуть ли не поедают друг друга. Ее страху немало способствовали рассказы односельцев, особенно рассказы о ловких петербургских мазуриках. Она воображала, что только приедет в этот ужасный город, как немедленно мазурики возьмут у нее единственную ее «пятишницу». Затем (подсказывало ей воображение) что-нибудь особенное да случится… Что такое именно, Агафья никак не могла вообразить, но в ее голове рисовался ряд неясных, страшных картин.
— Готово? — спросил старик.
— Сейчас!.. Эко ты поспешный какой! — воркнула старуха. — Детище ведь свое!
— Нечего возжаться-то… Вон и Микита идет.
В избу вошел пожилой мужик Никита и, перекрестившись, спросил:
— Собрали?
— Собрали, — промолвил отец.
Все присели на лавку. Посидев несколько минут, молча стали молиться на образа.
— Ну, с богом, Агафья… Прощай. Смотри… в Питере не балуй… Так и ступай к Никону… Помни, Ямская… Пиши, когда на место поступишь.
— Прощай, Агафьюшка… берегись Питера-ту… Страсть он для бабы!.. Рубахи-то не потеряй… Сырники… Прощай, родненькая!..
Агафья простилась с отцом и матерью, села с Никитой в сани, и серая клячонка поплелась, увозя их от деревни. Несколько времени путники сидели молча. Наконец Агафья спросила:
— Дядя Микита… А, чай, тамотка страсти?
— Не бойсь, баба! — утешал ее Никита, хотя и он, никогда не бывавший в столице, полагал, что там страсти.
— Главное дело, — продолжал он, — Никона сыщи… Он весь Питер знает. Первый извозчик!
— А мазурики?! Нешто ты не слыхал, как Левонтий про них рассказывал.
— Богу чаще молись! Опять же Никон… Он все знает.
— Страшно, дядя… город-то, сказывают, о-о-ох.
— Известно, Питер — столица.
К вечеру путешественники приплелись к Окуловской станции. Никита стал брать билет для Агафьи. В это время машина взвизгнула, Агафья вздрогнула.
— Не бойсь! — утешал Никита. — Главное, богу почаще молись… Прощай… да на чугунке-то осторожней…
Раздался звонок, и Агафью втолкнули в вагон. Там шел храп и визг. Вошедшие стали искать мест, но мест не оказывалось. Вошел кондуктор и кое-как распихал новоприбывших по скамейкам. Села и Агафья. Машина тронулась.
— Ох… господи! — крикнула Агафья и стала креститься.
Испуганная, она так всю ночь и не спала. Наутро немного попривыкла. Однако выходить на станциях боялась. «Кто его знает, — думала она, — а как он меня оставит!» Так до самого Петербурга не вставала с места.
— Вы какие будете? — спросил ее сосед-лакей.
Агафья испугалась и крепко к груди прижала пятишницу.
— Деревенски будем!
— Ха-ха-ха… Вы в столицу первый раз, значит?..
— В первой.
— Значит, вы не знаете, как у нас там жить?.. Теперича я служил по местам и могу сказать, нонче оченно трудно, по тому на кого попадешь…
— Это так! — подхватил кто-то.
— И вот что я вам скажу, — продолжал лакей, по-видимому ни к кому не обращаясь, — все зависит от того, как ты себя поведешь… С ними нельзя честью… Служил я у одного чиновника и думал честью — это я только в Питер-то этот самый приехал, и что же, братцы мои, — он мне за честь-то пяти целковых и недодал… Это за честь-то!..