Избранные произведения
Шрифт:
— Скажите всем, — говорил он окружающим, — как приятно умирать, когда совесть спокойна.
И скоро в беспамятстве умер.
«После него у нас не оказалось ни одного человека в уровень с событиями того времени», — пишет один из участников.
И многие записки и словесные отзывы севастопольцев единогласно говорят, что «Корнилов был единственный человек, который мог бы дать совершенно иной исход крымским событиям: так много выказал в эти немногие дни ума, способности, энергии и влияния на своеобразного князя Меншикова».
В
Маркушка чувствовал что-то жуткое на душе. Бугай уже сказал ему, что сегодня ждут «бондировки» и, пожалуй, он пойдет на штурм.
— Большая будет драка, Маркушка! — прибавил Бугай.
— А мы перевозить людей будем, дяденька? — спросил, видимо недовольный, Маркушка.
— Всякий при своем деле. И яличники требуются. А ты, умник, думаешь, нужны мы, старый да малый, на баксионе? Вовсе пока не нужны. А понадобится — пойду…
— И я с вами, дяденька!
— Не егози, Маркушка!
Ялик возвращался с первого рейса, когда вдруг зарокотала бомбардировка.
Казалось, сразу все изменилось вокруг. И город, и бухта, и небо. С каждой минутой гром становился сильней и беспрерывней. Черные шарики летали в воздухе с обеих сторон со свистом и каким-то шипением, и над городом повисла туча дыма.
И невольный ужас охватил мальчика. И ужас, и в то же время какое-то любопытное и задорное чувство, которое влекло Маркушку туда, где, казалось ему, и он что-нибудь да сделает в отместку этим «дьяволам», пришедшим в Севастополь.
Но в эти первые минуты страх пересиливал другие чувства.
И мальчик, широко раскрыв глаза, слушал грохот и взглядывал на старого яличника, словно бы удостоверяясь, что «дяденька» здесь, около.
Бугай был спокоен и проникновенно серьезен.
Он перестал грести, снял свою обмызганную шапку, поднялся и, глядя на город, медленно и истово перекрестился и горячо промолвил:
— Помоги нашим, господи!
И еще тише прибавил, принимаясь за весла:
— Много пропадет нынче народу!
— Дяденька! — окликнул Маркушка.
— Ну?
— Вы говорите, много пропадет от этих самых? — спросил он, указывая вздрагивающей рукой на летящие снаряды.
— Много… И от ядер и от бомб… Разорвет, осколки разлетятся и… смерть… либо ногу или руку оторвет…
Маркушка примолк и слушал. И впечатлительному мальчику представлялось, что каждый этот шарик убивает людей и среди адского грохота падают окровавленные люди.
«Много пропадет народа!» — мысленно повторил Маркушка слова старого матроса.
И, охваченный вдруг миролюбивым чувством, он спросил:
— И зачем, дяденька, убивают друг друга?
— Война.
— А зачем война?
— А зачем ты дерешься с мальчишками?.. Значит, расстройка… Так, братец ты мой, расстройка и между императорами. Наш один против императора, султана и королевны…
— Нашего, значит, зацепили?..
— Из-за турки… Обидно, что Нахимов под Синопом турку ожег… И пошла расстройка… Ну и французского императора наш государь оконфузил… Опять он в амбицию…
— А как оконфузил?
— Очень просто. Французский император не из настоящих… А так, из бродяг… Однако как-никак, а потребовал, чтобы все ему оказали уважение… И все уважили… Стали называть, по положению, братцем… А наш Николай Павлович император не согласился. «Какой, говорит, мне братец из бродяг»… И назвал его для форменности, чтобы не связываться, другом… Понял, Маркушка?
— Понял…
— Вот и дошло до войны… Французский император подбил аглицкую королеву, и пишут нашему: «Не тронь турку». А наш ответил вроде как: «Выкуси, а я не согласен!» — Ну, разумеется, надеялся на свою армию и флот! — прибавил Бугай.
— А у его, дьяволов, стуцер, дяденька!
— Что ж, по правде говоря, и флот с машинами. Эка он палит!! — вдруг оборвал Бугай.
На пристани стояла встревоженная толпа. Преимущественно были женщины с детьми и с пожитками. Среди мужчин — большей частью хилые, больные и старики. Все торопились переезжать на Северную сторону.
Все суетились, и в толпе раздавались восклицания:
— Голубушки… И в слободку он жарит… И несколько хат разметало…
— В улицах ядра и бомбы… Солдат так и бьют… И двух матросок убило. Показались матроски на Театральной улице… И наповал…
— Ребенка убили… Махонький… В кусочки!..
— Не приведи, господи… Ад кромешный!..
— Нашим матросам-то как на баксионах!.. Голубчики!..
— Сказывают, будет штурма…
— Пропали наши домишки… Разорил нас он.
— А Менщик не показывается…
— Корнилов и Нахимов там… Подбадривают!..
— О господи!..
— А дурачок Костя… не боится. Пошел на баксион… Бормочет себе под нос…
— Дедушка, родненький! Возьми и меня! — крикнула одна девочка, подбегая к Бугаю.
— Садись, девочка, около меня. А ты чья? — спросил Бугай, отваливая от пристани.
Худенькая черноглазая девочка заплакала и сквозь слезы отвечала:
— Сирота! Матросская дочь.
— У кого жила?
— У тетеньки. А тетенька ушла… А меня оставила…
— К кому же ты?
— Ни к кому, дедушка… Никого у меня нет.
— Ишь ты!
Но тут же на шлюпке нашлась добрая женщина, которая обещала приютить девочку в Симферополе.
А Бугай дал девочке две серебряные монеты и ласково сказал: