Избранные произведения
Шрифт:
— А все-таки тебя надо лучше устроить, Маркуша!
— Уж чего лучше быть рулевым… Я хотел было на баксион, где убили тятьку, так тятька не велел и дяденька не пущает!
— Еще бы… Зачем тебе идти на смерть… Не надо… Не надо! — взволнованно произнесла сестра.
— Зря убьют… А то искалечат, как меня! — раздался вдруг раздраженный голос с койки. — Не ходи на баксион…
— То-то… надо жить. Ты грамотный?
— Вовсе мало. Самоучкой…
— А ежели тебя обучить… многое узнаешь… И тебе будет жить лучше… Я тебя еще повидаю! — решительно сказала сестра, принявшая близко к своему доброму сердцу судьбу Маркушки. — Где ялик Бугая?
— На перевозе около Графской.
— А я буду близко… Скоро госпиталь будет в морском собрании у Графской…
— А я никуда не уеду от дяденьки! — вызывающе ответил Маркушка. — И сам научусь грамоте, если захочу… Меня никто не смеет отнимать от дяденьки…
— Да я и не думаю… Ну, ступай, Маркушка… Только вперед возьми у меня вещи отца… Он велел их передать твоему другу Бугаю для тебя… Пойдем.
Сестра провела Маркушку в свою маленькую комнату во дворе госпиталя.
Комната была полна разными свертками, мешочками и маленькими сундучками последних умерших в ее палате и просивших сестру исполнить их последнюю волю.
В углу была кровать, умывальник и стол. Портрет какого-то красивого офицера висел над кроватью.
Сестра отыскала сверток с пришпиленной к нему бумажкой, на которой было написано рукою той же доброй женщины — от кого и кому сверток и что в нем находится, и, прочитав список, показала Маркушке три серебряные рубля, старый матросский нож, крест покойной жены, шейный платок и две ситцевые рубахи и, снова завернув все вещи, передала Маркушке. Передала и бутылку вина и проговорила:
— Бугай выпьет. А ты смотри, Маркушка, через бухту к Графской переезжай, а не через Корабельную… Начнется бомбардировка, там опасно. До свидания, славный мальчик! — прибавила сестра и крепко пожала руку Маркушке.
— Спасибо вам, добрая барыня, — промолвил Маркушка…
И, взглянув на ее истомленное лицо, прибавил:
— А вам надо отдохнуть… Изморились-то за ночь…
— В восемь уйду с дежурства и высплюсь…
— То-то. И тяжелая ваша служба, милосердная барыня… Я не пошел бы на такую службу… Тяжко смотреть… А уж на тятьку…
Он вдруг почувствовал себя бесконечно виноватым, что болтал и словно бы забыл отца…
И, сдерживая подступавшие слезы, вышел из комнаты.
Уже рассвело, когда Маркушка дошел до бухты. И только что он сел в ялик, идущий к Графской, как загрохотали выстрелы… Несколько ядер упало недалеко от ялика…
— Ишь ты… Опять народ бьют! — проворчал яличник, принаваливаясь на весла… — А ты, Бугайкин рулевой, чего ревешь?
— Отца убило! — резко вымолвил Маркушка.
— То-то и есть. Много сирот останется! — сердито заметил яличник.
Грохот выстрелов усиливался. Скоро облака порохового дыма скрыли от глаз часть оборонительной линии и окрестностей Севастополя.
На пристани яличники еще не собрались, и Маркушка побежал домой.
При виде Маркушки с лица Бугая исчезло тревожное выражение, но зато встретил он своего друга довольно сердито.
— Это как же, Маркушка? Из-за тебя, дьяволенка, тревожишься, а ты… бегать, вроде арестанта, без спроса… Куда бегал?
— В госпиталь…
— Мог побудить… Вместе пошли бы!.. А то…
Голос Бугая уже смягчился. Он словно бы нарочно не спрашивал об отце, не сомневаясь, что он умер, и не хотел расстраивать и без того печального Маркушки…
И он оборвал упрек и сказал:
— Пей-ка чай… Да кантуй бублики…
— Уж отвезли на Северную… Зарыли… Вот возьмите, дяденька… А вино пейте! — говорил Маркушка, отдавая сверток и бутылку Бугаю.
И прибавил:
— А вы не серчайте, дяденька… Не сустерпел… Захотел взглянуть… Милосердная задержала…
— Как не взглянуть… Это ты правильно… Только меня бы взял… Ну, а я, Маркушка, не серчаю… Ты башковат. Разве не понимаешь, что ты для меня вроде быдто одного на свете заботливого внучка, — необыкновенно ласково проговорил старик…
И он нежно погладил голову Маркушки и сказал:
— Поди прежде помойся… А то вроде цыгана.
Скоро Маркушка несколько отмыл грязь со своего лица и рук.
Без Маркушки Бугай и не думал пить чай.
Старик был в большой тревоге, пока не вернулся его приемыш. Особенно он тревожился, когда началась бомбардировка. А мальчонка «отчаянный».
Бугай быстро спрятал в сундук сверток, а бутылку поставил на маленький некрашеный самодельный столик, где собран был чай, и сказал:
— Нечего его для тебя, Маркушка, беречь… А достальное все будет сохранено. И что от матери осталось — вон в другом сундуке… И все здесь твое, Маркушка, ежели как помру… И ялик тебе… Да ты не кукся… Я, значит, для примера…
Перед тем что приняться за чай, Бугай для чего-то посмотрел на бутылку и, откупоривши ее, проговорил:
— Надо попробовать, какое такое рублевое вино…
И он попробовал его из горлышка раз, другой, третий и проговорил:
— Большого скуса в нем нет, Маркушка… Так вроде быдто кваса…
Бугай опять посмотрел на бутылку, но уж с видом некоторого презрения былого пьяницы. Словно бы вынужденный каким-то не особенно приятным долгом порядочного матроса докончить ее, он проговорил:
— Не зря же ему пропадать!
С этими словами старик выпил остальное и сказал:
— А ведь лакают эту дрянь господа!.. Выдуй ее хоть ведро — только брюхо вспучит… Куда водка скусней.