Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Снова наступило молчание. Мы почти дошли до поворота на Драмбакскую дорогу. Поворачивая к Толлу, прежде чем расстаться со мной и исчезнуть в тумане, каноник в последний раз взглянул на меня и сказал:
— Ты, возможно, и не ищешь бога, Роберт, но он ищет тебя. И найдет, дорогой мой мальчик, в конце концов найдет.
Я медленно побрел к «Ломонд Вью», обуреваемый самыми противоречивыми чувствами. Казалось бы, я должен гордиться тем, что сумел отстоять свои взгляды, — это уже немало, когда у человека хватает мужества придерживаться собственных убеждений. Я же был сбит с толку, испуган и в глубине души чувствовал страшный
Если бы каноник Рош прибег к помощи обычных для его звания трюков, пустил бы в ход извечные фразы о кознях дьявола и тому подобном, я бы чувствовал себя правым. Достаточно было ему сказать одно неверное слово — и все было бы кончено. Если бы он пытался разжалобить меня сентиментальными ссылками на младенца, лежащего сейчас в яслях, я, быть может, прослезился бы, но никогда бы ему этого не простил.
А он дал мне отпор на основе моих познаний и спокойно доказал все мое ничтожество. Предположим, что Верховный судья все-таки существует. До чего же нелепо мне, крошечной частичке атома, хилой, еле ползающей букашке, бросать ему вызов. И какие ужасы, какие муки будут мне наказанием за это, и самой страшной пыткой будет сознание, что я отрицал его. Мною вдруг овладело неодолимое желание упасть на колени и в слепом смирении искать успокоения в молитве. И хотя меня колотила дрожь, я упорно противился этому желанию, инстинктивно ускоряя, однако, шаг. Когда же передо мной из тумана выплыли очертания «Ломонд Вью», безысходная тоска овладела моей душой, и я простонал: «О боже… если ты существуешь… какое рождество ты мне послал!»
Глава 6
В мае грянул поздний мороз; за ним наступила оттепель, и все раскисло. Однако как-то вечером, недели за две до Праздника ремесел, шлепая домой с завода по грязи и талому снегу, я заметил, что на живой изгороди появились почки, да и во мне просыпалась весна. Алисон вернулась, и мы уговорились съездить в Арденкейпл в Праздник ремесел, который был уже не за горами; я с превеликим нетерпением ждал этого дня.
Когда я вернулся домой и вошел в кухню, я сразу почувствовал: что-то произошло. Бабушка сидела у стола с решительным видом, а папа, поглаживая старушку по плечу, старался ее утихомирить.
— Ужин возьми сам, Роберт. — Он выпрямился и с многозначительным видом уныло посмотрел на меня. — Софи ушла.
Новость эта отнюдь не поразила меня. Я положил свою коробочку из-под завтрака, вымылся в чуланчике и вернулся. Когда я стал вынимать из духовки ужин, бабушка обернулась ко мне и запричитала:
— И это после всего, что я для нее сделала! Уйти без всякого предупреждения. Нет, просто уму непостижимо.
— Мы кого-нибудь подыщем рано или поздно, — мягко заметил папа. — В конце концов она была очень неэкономна… и столько ела.
— Но я одна не справлюсь с хозяйством, — протестовала бабушка.
— Мы с Роби постараемся облегчить ваш труд. — Папа наигранно улыбнулся: это была препротивная улыбка. — Я, например, вполне могу убирать свою кровать. Вообще я даже люблю хозяйничать.
Насколько я понимал, втайне он был бесконечно рад, что избавился от расходов на содержание прислуги, и теперь уж постарается подольше не нанимать другую.
Покончив с едой, я решил угодить старушке и по дороге к себе занести дедушке хлеб с сыром и какао. Когда, повернув ручку двери, я вошел к нему с подносом, он сидел у догоравшего
— Спасибо, Роберт. — Тон у него был мягкий, спокойный. — А где Софи?
— Ушла. — Я поставил перед ним поднос. — И даже никого не предупредила.
— Ну и ну! — Он взглянул на меня удивленно, даже слегка обиженно. — Ты меня поразил. Такие нынче люди пошли, что никогда заранее не знаешь, чего от них можно ждать.
— Все-таки это досадно.
— Да, конечно, — согласился он. — Должен сказать, мне эта девушка нравилась. Такая молодая и исполнительная.
Приятно было видеть дедушку таким собранным и благоразумным, это был один из тех благословенных периодов, когда к нему возвращалась былая рассудительность и спокойствие. Он показался мне сегодня каким-то хрупким, даже немножко больным; я постоял возле него, а он, обмакнув хлеб в какао, медленно принялся его жевать.
— Как ваша нога? — спросил я. В последнее время он стал волочить левую ногу.
— Отлично, отлично. Это растяжение. У меня могучее здоровье, Роберт.
На следующее утро на заводе я заметил, что Голт, отец Софи, с каким-то странным видом наблюдает за мной. Мы работали над новым генератором, и он все время старался держаться поближе ко мне — то подходил взять гаечный ключ, то напильник. Улучив минуту, когда Джейми был на другом конце цеха, он сказал:
— Я хотел бы потолковать с тобой после работы.
Я с отвращением посмотрел на его испитое небритое лицо, на котором тускло поблескивали бесцветные глазки.
— О чем это?
— Я тебе после скажу. Встретимся в баре у Фиттерса.
Прежде чем я успел отказаться, появился Джейми, и Голт отошел. Слова Голта удивили и взволновали меня. Чего ему от меня нужно? Про себя я решил, что никуда не пойду. Однако в пять минут седьмого, подстрекаемый тревогой и любопытством, я зашел в бар, находившийся как раз напротив заводских ворот; Голт уже сидел у маленького столика в углу длинной комнаты, усыпанной опилками, почти пустой и едва освещенной.
Когда он увидел меня, лицо его расплылось в улыбке.
— Что пить будешь?
Я сухо мотнул головой.
— Мне некогда. О чем ты хочешь со мной говорить?
— Я сначала выпью глоточек. — Он заказал виски и, когда ему принесли стакан, сказал: — Так разговор у нас будет насчет Софи.
Я вспыхнул от возмущения.
— Мне до нее дела нет.
— Может, и нет. — Он, не торопясь, потягивал виски и внимательно оглядывал меня. — Хорошенький скандальчик получится, если эта история всплывет наружу.
У меня было такое ощущение, точно он окатил меня холодной водой. Я был потрясен, смущен — не стану отрицать, от робости у меня по спине пошел холодок.
Голт кивком указал на стул, стоявший рядом.
— Садись, не будь таким гордым. Подожди, я еще глоточек выпью. — Он помолчал и снова оглядел меня своими маленькими неприятными глазками. — Не возражаешь?
— Пей, если тебе угодно, — пробормотал я.
— Твое здоровье, — сказал он, когда ему во второй раз подали виски.
А через полчаса я шел по Драмбакской дороге — бледный, крепко сжав губы, кипя от ярости и боли. На молодых каштанах уже раскрывались листочки, но я ничего не замечал. Добравшись до дома, я поднялся в комнату дедушки, захлопнул за собой дверь и повернулся к нему. Как только я вошел, он встал, держа в руке письмо.