Избранные сочинения Том V
Шрифт:
Но что получится в последнем случае? Капиталистическое государство, ведающее всем национальным „трудом, т. е. как раз коммунистическое, централизованное, всемогущее государство, разрушитель всякой свободы и всякой автономии, как личностей, так и коммун, такие, о каком мечтают ныне немецкие социалисты школы Маркса и против которого мы, анархисты, боремся больше, чем Мадзини, хотя и исходя совершенно из другой точки зрения.
Не отступайте от этой программы, продолжает Мадзини, не отдаляйтесь от тех из ваших братьев, которые признают эти права (только эти права? это весьма немного, и все сводится ко лжи. Но кто же эти такие великодушные „братья"? Многих вы знаете в буржуазном классе? Нет. Несколько десятков филантропов, непоследовательных, смешных и бессильных, сентиментальных риторов буржуазных с'ездов. Мадзинистская церковь, которая, бессильная сама по себе, будет иметь лишь силу, какую согласится дать ей ослепление пролетариата, что означает, что Мадзини умоляет пролетариат уничтожить себя, чтобы он мог, от имени пролетариата, утешить и успокоить буржуа), и которые будут стараться (при помощи всех нас, чью силу они предполагают парализовать, направить в другое русло и поглотить) устранить препятствия с пути к учреждениям, могущим признать их или охранять. Тот, кто звал вас к другому, не хочет вашего блага... И берегитесь, — вопрос, сведенный к чистой силе, сомнителен."
Но если пролетариат не может добиться спреведливости путем силы, кто же даст ему ее? Чудо? Мы не верим в чудеса, и тот, кто говорит о них пролетариату, лжец, отравитель. Нравственная пропаганда? Нравственное превращение буржуазии под влиянием пропаганды Мадзини? Но говорить об этом, успокаивать пролетариат смешной иллюзией, со стороны Мадзини, который должен хорошо знать историю, плохой поступок. Был ли когда нибудь, в какую нибудь эпоху, в какой нибудь стране хоть один пример когда привилегированный и господствующий класс, сделал бы уступки свободно, добровольно, не будучи вынужден к тому силой или страхом? Сознание справедливости своего собственного дела без сомнения необходимо пролетариату для того, чтобы организоваться в силу, могущую победить. У него есть теперь это сознание; и там, где у него еще нет его, наш долг вызвать его эта справедливость стала очевидной даже в глазах наших противников. Но одно сознание справедливости недостаточно: необходимо, чтобы пролетариат присовокупил к этому организацию своей силы, ибо, — не во гнев будь сказано Мадзини, — прошли те времена, когда стены иерихонские падали от трубных звуков, ныне силу может победить только сила. Мадзини впрочем, прекрасно это знает, потому что когда дело идет о том, чтобы монархическое государство заменить его государством, он сам взывает к силе.
Вот его собственные слова в Doveri dell Uomo: „Надо свергнуть силою грубую силу (т.е. монархическое государство), которая ныне мешает всякой попытке улучшения".
Стало быть, он тоже призывает силу против того, что он хочет серьезно свергнуть. Но так как он не имеет ни малейшего желания, уничтожить господство буржуазии ни ее экономические привилегии, которые являются единственной основой существования этого класса, он старается убедить рабочих, что нет необходимости и непозволительно употреблять против нее иных средств, кроме иерихонских труб, т. е. моральных, невинных средств мадзинистской пропаганды. Можно ли предположить, что он сам ошибается до такой степени? Уже сорок лет, как он проповедует свой „закон жизни", новое откровение. Обедал он и научил благонравию итальянскую буржуазию? Наоборот, мы видели и видим, что масса его прежних учеников и апостолов перешли в буржуазную веру. Оффициальная и оффициозная Италия полна ими. Кто среди правительственной сволочи и Сonsоrteriа, которые распоряжаются теперь несчастной Италией, не был в молодости более или менее мадзинистом? Сколько осталось теперь чистых мадзинистов, как Соффи, Петрони, Бруско, которые думают, что понимают догматы мадзинистской теологии и следуют им? Две, три, максимум пять дюжин. Не является ли это доказательством бесплодности и плачевного бессилия учения и пропаганды Мадзини? И имея это доказательство — и, разумеется, горько оплакивая его, — неосновательности своего учения, Мадзини осмеливается говорить рабочим, миллионам угнетенных рабов: „Не расчитывайте на свое человеческое право ни на свою силу, которая, конечно, велика, но которая мне очень не нравится, потому что она заключает в себе отрицание моего Бога и потому что она слишком пугает моих добрых буржуа, ваших старших братьев, как говорит Гамбетта. Доверяйтесь единственно целительному действию моей пропаганды". Вот жизненный элексир, верное средство от всех зол, с двусмысленным содержанием!
Мы, наоборот, говорим рабочим: Справедливость вашего дела несомненна: одни только негодяи могут отрицать ее; вам недостает только организации вашей силы: организуйте ее и затем свергните все, что мешает осуществлению вашей справедливости. Сбросьте всех, кто вас угнетает. Потом, обеспечив хорошенько себе победу и разрушив то, что доставляло силу ваших врагов, проявите гуманность по отношению к этим несчастным, побежденным и отныне безвредным и безоружным; признайте в них своих братьев и пригласите их жить и работать вместе с вами и как вы на незыблемой почве равенства.
Защитники существующего порядка, говорит дальше Мадзини, имеют освященную веками организацию, могучую, благодаря дисциплине и рессурсам, какими никогда не сможет распологать никакое Международное Товарищество, против которого ведется неустанная борьба и которое вынуждено действoвать тайно.
Бедный Интернационал! Мадзини прибегает ко всевозможным хитросплетениям и аргументам, чтобы погубить его в мнении итальянских рабочих.
Не верится прямо. Он, старый заговорщик, который в продолжение сорока лет только и делал, что основывал одно за другим тайные общества, обвиняет теперь Интернационал как раз в той, что он является тайным обществом! Он доносит на него итальянскому правительству и, потирая руки, как человек, сознающий, что он сделал доброе дело и довольный собой, он говорит затем себе и слушающим его итальянским рабочим: „Не будем больше говорить об Интернационале: преследуемый всеми правительствами и мною, он принужден скрываться; он не больше, как тайное общество, следовательно, он больше ни на что неспособен, он погиб".
Говорите ли вы, господин Мадзини, то же самое вашим заговорщикам? И предположив даже, что вы говорите им тоже самое, было ли бы это истиной? Ведь, вы не можете не знать, что то, что вы говорите, ложь или, вернее, выражение надежды, желания, а не действительности. Был моменту когда правительства думали, как вы, что Интернационал может быть уничтожен; но теперь они не думают больше этого; и если вы один среди ваших новых друзей реакции думаете это, тем хуже для вашей прозорливости.
Не только Интернационал не уничтожен, но со времени поражения Коммуны он развился в Европе и Америке, стал более крепким, более обширным, более могучим, чем когда либо. Он существует, действует и открыто распространяется в Америке, Англии, Бельгии, Швейцарии, Испании, Германии, Австрии, Италии, Дании и Голландии. Только во Франции он вынужден теперь действовать тайно, благодаря республиканцам, вашим друзьям, и врагам Коммуны. Но не воображайте, что из за этого он стал менее могучим. Вспомните что вы сами, когда вы были гонимы и еще не сделались сами гонителем, утвердили тысячу раз своим друзьям и ученикам: „Гонения увеличивают в сто крат страсть и, стало быть, силу гонимых". Будьте уверены, что то же самое произойдет в Италии, когда правительство, уступив своему страху и вашим внушениям, последует, как оно делает это уже теперь, примеру французского правительства.
Теперь, хотите вы знать, какая главная причина постоянно возрастающей силы Интернационала? Я вам об'ясню этот секрет, так как ваш ум, без сомнения великий, но ослепленный построенной на нелепостям системой, называемой вами, „вашей верой", стал неспособен разгадать его.
Интернационал могуч, потому что он не навязывает народу никакого абсолютного догмата, никакой непреложной доктрины; потому что программа его формулирует лишь собственные инстинкты, реальные стремления народа. Он могуч, потому что не стирается, как вы всегда это делали, образовать непреложною силу вне народа, и потому что лишь организует народную силу. И он может это делать, ибо, так как он не претендует навязать народу программу, полученную сверху и тем самым чуждую и противоречащую народным инстинктам, ему нечего бояться организации этого стихийного могущества численной силы масс. По обратной причине, вы не можете и не должны этого делать, так как первое проявление этой силы повлечет за собой разрушение всей вашей системы.
Ныне, продолжает Мадзини, ваше движение свято, потому что оно опирается именно на нравственный закон, который отрицается, на исторический прогресс, открытый традицией человечества, на понятие о воспитании, единении, единстве человеческой семьи, предопределенное Богом на вечные времена.
Читая все это, вынужден спросить себя: Что это, шарлатанство, поэзия или же умопомешательство? О каком движении итальянских рабочих говорит Мадзини, об'являя его святым? Может быть, об обществах взаимопомощи, которые до сего времени ничего не дали? И неужели ой, в самом деле, воображает, что хоть один среди итальянских рабочих поймет что нибудь в напыщенных, лжемудрых, двусмысленных фразах и в наборе пустых слов, приведенных сейчас? Для того чтобы понять это, надо обладать глубоким умом г.г. Саффи и Бруско; бедный итальянский рабочий очень удивится, если ему скажут, что в этих громких фразах идет речь о нем. Дело в том, что движение итальянских рабочих, благодаря наркотикам, которыми пичкал их Мадзини, было ничтожно до сего времени. Они спали, и в продолжение их тяжелого и болезненного сна, один только Мадзини и мадзинисты действовали; и как всегда бывает с лицами, у которых мало критического ума, эти последние приняли свое собственное движение за движение окружающих их. Но вот народ перестал спать, он пробуждается и, повидимому, начинает двигаться; и Мадзини, испугавшись этого пробуждения и этого движения, о котором он не давал распоряжения и которого не предвидел, изыскивает все средства, старается всевозможными способами усыпить опять народ, чтобы снова иметь возможность действовать одному от его имени.
Он кричит итальянским рабочим:
Ваш закон крестовый поход! (Конечно, лучше спать, чем слышать подобные глупости, которые способны заставить потерять голову самых смышленных, самых живых). Если вы превратите его в восстание (о! но вы не хотите этого!), в угрозу интересов против других интересов (да, справедливых интересов, которые представляют право всех, против интересов несправедливых, представляющих несправедливое отрицание его; угрозу свободы против деспотизма, равенства против привилегии, труда против обворовывающих труд, истины против лжи, Человечества против Бога), вы не сможете больше расчитывать, кроме как на свои силы.
А если рабочие послушают Мадзини, принесет он им, в вознаграждение, новые силы? И какие? Не будут ли это, например, силы мадзинистской партии, которая дала о себе такое жалкое представление во всех предприятиях Мадзини? Или же он обещает им серьезно помощь буржуазных сил? Эти силы, которые некогда были действительно огромны, стали зыбки и ничтожны, настолько ничтожны, что угрожаемые ныне пролетариатом, который их страшно пугает, они во всех странах укрываются под покровительством военной диктатуры.