Избранные сочинения в 9 томах. Том 2: Следопыт; Пионеры

Купер Джеймс Фенимор

Постепенно весь отряд собрался возле кучи золы и тлеющих бревен. Небольшое пламя в середине пожарища все еще находило себе пищу и бросало вокруг бледный, колеблющийся в порывах слабого ветра свет: он вдруг освещал то одно застывшее в изумлении лицо, то другое, в то время как первое снова погружалось во мрак. Никто не проронил ни звука, ни у кого не вырвалось ни единого возгласа удивления. Резкий переход от напряженного ожидания опасности к разочарованию лишил всех дара речи, и даже шериф на мгновение утратил редко изменявшее ему красноречие.

Они все еще стояли так, не шелохнувшись, когда внезапно из темноты в круг света выступила высокая фигура человека, который шел, ступая прямо по горячей золе и тлеющим углям. Когда он снял шапку, все увидели седую голову и обветренное лицо Кожаного Чулка. Несколько мгновений он смотрел на смутно видневшиеся фигуры стражников, стоявших вокруг пепелища; взгляд старика выражал скорее горесть, чем гнев.

—

Что надо вам от старого, беззащитного человека? — заговорил Натти. — Вы изгнали божьих тварей из их лесных убежищ, где им было предназначено жить на радость их творцу. Вы принесли с собой зло и беды и проклятые ваши законы туда, где человек никогда не обижал человека. Вы изгнали меня, прожившего здесь долгих сорок лет, из моего дома и лишили меня крыши над головой — мне пришлось сжечь свой дом, чтобы только не дать вам войти в него, дом, где я полвека принимал в пищу и в питье лучшие дары лесов и прозрачных лесных ручьев. И теперь я оплакиваю пепел под моими ногами, как человек оплакивает свою плоть и кровь. Вы истерзали сердце старика, который никогда никому не причинил вреда, ни на кого не злобствовал и который в его возрасте должен был бы уже думать о спасении своей души. Вы заставили его пожалеть, что его родней были люди, а не звери, которые никогда не обижают своих сородичей. И теперь, когда старый Натти пришел в последний раз взглянуть на свою хижину, пока она еще не вся обратилась в золу, вы преследуете его глухой ночью, идете, как псы по следу истекающего кровью, умирающего оленя. Что вам еще надо? Я один, а вас много.

Япришел проститься со своим домом, а не бороться с вами. Делайте со мной что хотите, если такова воля божия.

Старик умолк. На его поредевших сединах дрожали отблески огня. Он все стоял и смотрел прямым и честным взглядом на стражников, а те невольно отступили в темноту от груды догорающих бревен и мерцающих лучей, тем самым освободив старику проход в чащу, где погоня за ним в кромешной тьме была бы невозможна. Натти как будто не замечал этого и не уходил, он только поочередно заглядывал в лицо то одному, то другому, как будто стараясь угадать, кто первым бросится схватить его. Но тут к Ричарду вернулось его самообладание, он подошел к охотнику и, объяснив свои действия велением долга, объявил Натти, что тот арестован. Отряд с шерифом во главе выстроился и окружил старика, и все двинулись обратно в поселок.

По дороге констебли пытались выспросить у охотника, почему он сжег хижину и где могиканин, но старик на все отвечал глубоким молчанием. Наконец шериф и его подчиненные, уставшие от дел предыдущего дня и событий этой ночи, прибыли в поселок и отправились на покой, каждый, куда ему было положено, предварительно закрыв двери тюрьмы за старым и, по-видимому, одиноким Натти Бампо.

Глава XXXIII

Подать сюда колодки!

Ты посидишь в них, неуч и хвастун!

Я проучу тебя!

Шекспир, «Король Лир»

В июле дни большие, солнце встает рано, и еще задолго до того, как колокольчик в «академии» возвестил наступление часа, когда суд обычно приступал к своим обязанностям «защищать обиженных и карать виновных», перед зданием, где заседал суд, собрались те, кому предстояло на нем присутствовать. Уже с рассвета по лесным дорогам и тропам, которые, сбегая по горным склонам, сходились в Темплтоне, двигались пешие и конные — все те, кто стремился в храм правосудия. Тут ехал верхом на поджаром иноходце зажиточный фермер в хорошей, добротной одежде; задрав кверху красную физиономию, он всем своим видом, казалось, заявлял: «Я оплатил свой участок, и теперь мне сам черт не брат!» Грудь у него так и распирало от гордости — ведь он был назначен одним из присяжных большого жюри. Бок о бок с ним ехал также верхом на коне другой жрец правосудия. Держался он, пожалуй, столь же независимо, но в отношении благосостояния находился ступенью ниже фермера. То был стряпчий, человек, имя которого поминалось в каждом списке дел, назначенных к слушанию, но чьи немалые доходы, приносимые ему любителями посутяжничать, попадали в лапы алчных судейских гарпий. Сейчас, беседуя с фермером, он старался растолковать ему суть предстоящего судебного разбирательства. Неподалеку от них шагал пешеход в охотничьей куртке и надвинутой на загорелый лоб парадной войлочной шляпе. Этот тоже должен был фигурировать на суде, но уже в более скромной роли — присяжного малого жюри. Он спустился из леса по горной тропинке и старался держаться в компании с остальными, как и они направляясь в Темплтон, чтобы судить и рядить своих ближних. Таких маленьких групп, конных и пеших, на дорогах в то утро можно было насчитать не менее полусотни, и все они двигались к одному и тому же месту, с одной и той же целью.

К десяти часам улицы поселка

заполнились народом. Одни с деловым видом обсуждали свои личные дела и заботы, другие обменивались мнениями по вопросам политики. Некоторые прохаживались подле уже открытых лавок, глазея на выставленные товары: кто восхищался нарядами и украшениями, кто приглядывался к серпам и топорам. В толпе были и женщины, почти все с младенцами на руках; за женами неторопливо, с равнодушным видом брели их мужья и повелители. Среди остальных можно было увидеть и молодую парочку. Влюбленные шли, держась поодаль друг от друга, но учтивый кавалер направлял робкие шаги своей дамы, галантно протянув ей в помощь большой палец.

При первых же звуках колокольчика в дверях «Храброго драгуна» появился Ричард, размахивая саблей в ножнах, с которой, как он любил рассказывать, кто-то из его предков сражался в одной из победных битв Кромвеля. Шериф громко потребовал, чтобы очистили дорогу суду. Толпа немедленно подчинилась приказу, но в этом повиновении не было ничего раболепного, многие даже фамильярно кивали участникам судебной процессии. Шериф прошел вперед, за ним двинулись констебли с жезлами в руках, затеи Мармадьюк и четверо простых степенного вида фермеров, которым предстояло заседать на сессии вместе с главным судьёй. По внешности эти четверо присяжных ничем не отличались от большинства тех, что стояли в толпе, разве что на физиономии каждого из четырех избранных была начертана особая торжественность да еще один из них был облачен в допотопный военный мундир, полы которого не доходили ему до колен, а плечи были украшены серебряными эполетами размером вполовину меньше современных аксельбантов. Обладатель мундира звался полковником милиции, его обязанностью было присутствовать на военных трибуналах, но он все же улучалвремя и для гражданского судопроизводства. Никто и словом не обмолвился по поводу его несуразного костюма, никто не обратил на это ни малейшего внимания. Далее шли несколько судебных деятелей, все с гладко выбритыми подбородками; вид у этих джентльменов был смиренный, как у овечек, ведомых на бойню. Кое-кто из них, чтобы придать себе «учености», нацепил на нос очки. Шествие замыкал еще один отряд констеблей, а уж за ними двигалась толпа любопытных, и в таком порядке все вошли в помещение, где обычно заседал суд.

Низ здания был сложен из тесаных бревен, и в его толстых стенах кое-где были прорублены крохотные, закрытые решетками окошки, из которых сейчас выглядывали унылые лица — пристыженные, виноватые физиономии фальшивомонетчиков и честное, открытое лицо Кожаного Чулка. От помещения для несостоятельных должников тюрьма отличалась только размером окон, толщиной решеток да еще тем, что острые концы решеток были загнаны в бревна — мера, предотвращающая возможность использования острого оружия. Верхний этаж был также бревенчатый, но обшит досками. Именно здесь и заседал суд, и все помещение было надлежащим образом устроено и обставлено. Вдоль стены, на помосте высотой в рост человека, за легким барьером находилась судейская скамья, в середине ее было нечто вроде кресла с грубыми деревянными подлокотниками — постоянное место главного судьи, мистера Темпла. Напротив скамьи, посреди комнаты, помещался большой, покрытый зеленым сукном стол, вокруг которого стояли скамейки. По обе стороны от него тянулись амфитеатром места присяжных заседателей, отделенные одно от другого перилами. Все свободное пространство комнаты предназначалось для публики.

Когда судьи и все остальные участники суда расселись по своим местам и шарканье ног стихло, члены жюри присягнули на библии, получили напутствие судьи, и суд по соблюдении всех необходимых формальностей принялся за разбирательство дел.

Мы не будем докучать читателю пересказом всех деталей предварительной судебной процедуры, длившейся первые два часа. Судья Темпл напомнил присяжным о необходимости быть гуманными и думать прежде всего о самих подсудимых. Наконец стражник возвестил:

— Дорогу большому жюри!

Затем старшина присяжных вручил суду два иска, и судья Темпл сразу же увидел, что в обоих стоит имя Натаниэля Бампо. Шериф пошептался с судьями и подал знак своим подчиненным. Через несколько минут с улицы донесся гул голосов, и почти тут же под конвоем двух констеблей в зал суда ввели Кожаного Чулка и водворили на скамью подсудимых. Гул утих, расступившаяся было толпа зрителей вновь сомкнулась, и воцарилось гробовое молчание; слышно было даже тяжелое дыхание арестованного.

Натти был в своей обычной одежде, только без куртки; его клетчатую рубашку грубого полотна стягивал у ворота шнур, сплетенный из оленьих жил; красная, обветренная шея старика была обнажена. Он впервые в жизни переступил порог здания суда, и потому на его лице, помимо волнения и обиды, отражалось и любопытство. Он обвел взглядом судейский стол, скамьи присяжных, толпу зрителей. Глаза всех присутствующих были прикованы к нему, и Натти оглядел самого себя, как бы доискиваясь причины столь пристального к своей особе внимания, затем снова посмотрел на всех и вдруг засмеялся своим странным беззвучным смехом.