Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

Избранные труды по языкознанию
Шрифт:

Можно, по-видимому, утверждать, что, когда дух начинает;; свой подъем к научному мышлению, а язык начинает подвергаться обработке в том же направлении, идеографическое письмо вообще Jне может более сохраняться. Для китайцев это должно было быть верно вдвойне. Различение артикуляций звука привело бы их, как и все другие народы, к алфавитному письму. Однако можно объяс- нить, почему изобретение письма у них не пошло по этому пути. Так как разговорный язык никогда не сливал тоны друг с другом, их раздельное обозначение было менее необходимым. Как ухо воспринимало звуковые монограммы, так эти монограммы переносились и на письмо. Исходя из идеографического письма, но не приближаясь к алфавитному, была создана искусная, произвольно построенная система знаков, из которых отдельные знаки могли находиться во взаимной связи, но всегда только в идеальной и никогда в фонетической. И поскольку ориентация на разум в нации и в языке преобладала над любовью к звуковым чередованиям, постольку эти знаки в большей мере служили обозначениями понятии, нежели звуков, с той лишь оговоркой, что каждому знаку все же всегда соответствует определенное слово, так как понятие только в слове находит свое завершение.

Итак, среди всех известных нам языков китайский и санскрит образуют два четких конечных пункта, сходных между собой не приспособленностью к духовному развитию, но лишь внутренней последовательностью и совершенной логичностью своих систем. Семитские языки нельзя рассматривать как занимающие промежуточное положение между ними. В соответствии с их решительной склонностью к флексии они относятся к одному классу с санскритскими. Напротив, все остальные языки можно считать находящимися посредине,

то есть между двумя указанными конечными пунктами, так как все они либо склоняются к китайскому способу, при котором слова лишены их грамматических показателей, либо к прочному присоединению звуков, служащих для обозначения последних. Даже инкорпорирующие языки, такие, как мексиканский, находятся в том же положении, ибо инкорпорация не может выразить всех отношений, и когда ее оказывается недостаточно, они вынуждены прибегать к помощи частиц, которые могут быть либо присоединены, либо оставаться обособленными. Однако кроме этих негативных свойств — неабсолютного отсутствия любых грамматических показателей и отсутствия флексии, — все эти сильно отличающиеся друг от друга языки не имеют между собой ничего общего и потому могут быть объединены в один класс лишь на совершенно неопределенных основаниях.

Здесь можно поставить вопрос, не должно ли существовать в процессе формирования языков (не в рамках одной языковой семьи, а вообще) ступенчатого подъема на все более совершенные стадии? В ответ на этот вопрос можно было действительно предположить, что в различные эпохи существования человечества бывают представлены лишь последовательные языковые образования, находящиеся на различных ступенях развития, каждая из которых предполагает и обусловливает возникновение последующей. В таком случае китайский был бы самым древним, а санскрит — самым юным языком, и время могло донести до нас формы из разных эпох. Выше я уже достаточно подробно излагал свое мнение (как один из главных моментов в моих воззрениях на язык) о том, что если основываться лишь на рассмотрении понятий, то самый совершенный язык не обязательно является самым поздним. Надежных исторических свидетельств в пользу этого у нас нет; однако в одном из следующих разделов этой работы я постараюсь точнее определить этот момент на примере фактического возникновения и смешения языков. Однако и без обращения к реально происходившим событиям можно задать вопрос: соотносятся ли упомянутые выше промежуточные языки между собой, в соответствии со своим строением, как стадии подобного ступенчатого подъема или же различия между ними не позволяют применить к ним столь простую мерку? С одной стороны, кажется, что действительно имеет место первое. Если, к примеру, бирманский язык для большинства грамматических отношений обладает реальными звуковыми обозначениями в виде частиц, на стыке которых друг с другом либо со знаменательными словами, однако, не происходит никаких фонетических изменений, тогда как американские языки, как я продемонстрировал выше, связывают между собой сокращенные элементы и придают возникающему таким образом слову определенное фонетическое единство, то последние, видимо, ближе к языкам с настоящей флексией. Однако, с другой стороны, при сравнении опять-таки бирманского языка с собственно малайским мы видим, что хотя второй имеет гораздо больше обозначений для тех отношений, для которых в первом наблюдается полное отсутствие таких обозначений, как и в китайском, но все же и малайский язык при присоединении своих аффиксов заботливо сохраняет их звуковую форму, как и звуковую форму знаменательных слов; поэтому нам затруднительно отдать предпочтение какому- либо из этих двух языков, хотя при других способах оценки мы, без сомнения, должны будем отдать его малайскому языку.

Итак, мы видим, что было бы односторонним определять стадии развития языков подобным образом и на основании подобных критериев. Это вполне понятно. Если в предыдущих наблюдениях какая-то одна языковая форма была по праву признана единственно закономерной, то преимущество ее основывается лишь на том, что в результате счастливого сочетания богатого и тонкого органического начала с живой силой языкового сознания врожденная языковая способность, физически и духовно присущая человеку, воплощается в звуке в совершенном и неискаженном виде. Языковое строение, формирующееся при столь благоприятных обстоятельствах, впоследствии предстает как возникшее на основе правильной и энергичной интуиции в том, что касается соотношения речи и мышления и взаимосвязи всех частей языка. И действительно, истинно закономерное языковое строение возможно лишь там, где оно пронизывается светом такой интуиции, подобной животворному пламени. Без действующего изнутри принципа, при всего лишь механическом постепенном движении такое строение остается недостижимым. Но, хотя столь удачное стечение обстоятельств встречается не везде, все же все народы при формировании своих языков подвержены одной и той же тенденции: все стремятся к истинному, естественному и, следовательно, высшему. Это само по себе и без их участия оказывает воздействие на образующийся в среде того или иного народа язык, и не бывает такого, чтобы нация как бы с умыслом обозначала, например, лишь материальные значения, но отказывала бы в звуковом выражении грамматическим отношениям. В силу того что формирование языка, который, если повторить здесь уже использованное выше высказывание, человек не столько строит, сколько с неким радостным удивлением обнаруживает самостоятельно развивающимся, обусловлено той обстановкой, которая сопровождает его возникновение, язык не всегда достигает искомых целей, но оказывается во власти ограничений, лежащих вне его самого. Однако необходимость, несмотря на это, удовлетворять универсальным требованиям, предъявляемым к языку, заставляет его по возможности преодолевать эти ограничения и стремиться к надлежащей форме. Так возникает конкретная форма различных человеческих языков, включающая в себя — поскольку она отклоняется от закономерного строения — всегда одновременно две части: негативную, обусловленную ограничениями, наложенными в момент формирования, и позитивную, побуждающую несовершенное устройство стремиться к универсальной цели. Если говорить только о негативной части, то здесь можно было бы думать о ступенчатом подъеме к той стадии, на которой в полной мере проявилась бы творческая сила языка. Однако совсем не так просто обстоит дело с позитивной частью, в которой даже несовершенные языки часто обнаруживают весьма искусное индивидуальное строение. Поскольку здесь в большей или меньшей степени представлены как совпадения, так и отличия от закономерного строения, часто приходится удовлетворяться лишь сравнительной оценкой преимуществ и недостатков. При таком, если можно так выразиться, аномальном способе речеобразования часто одному фрагменту языка отдается определенное предпочтение перед другими, и как раз в этом нередко и состоят характерные особенности отдельных языков. При этом, естественно, совсем не остается места для истинной чистоты правильного принципа, ибо последний требует равномерного участия всех сфер и фрагментов языка, и если бы он смог по-настоящему охватить один фрагмент, он сам по себе распространился бы и на все остальные. Таким образом, общей характерной особенностью всех этих языков является недостаток внутренней последовательности. Даже в китайском языке она полностью не соблюдается, поскольку и этот язык в нарушение своего принципа порядка слов вынужден в некоторых, хотя и немногочисленных, случаях обращаться за помощью к частицам.

Если несовершенным языкам и недостает истинного единства принципа, который равномерно пронизывал бы их изнутри, все же из описанного здесь вытекает, что каждый такой язык тем не менее обладает прочно взаимосвязанными элементами и единством, вытекающим пусть не всегда из общей природы языка, но из своей особой индивидуальности. Никакой язык не был бы вообще мыслим без единства формы, и в процессе речи люди неизбежно скрепляют свой язык в такое единство. Это происходит всегда, когда язык изнутри либо извне пополняется новыми элементами, ибо в соответствии с глубочайшими принципами своей природы язык сплетает прочную сеть аналогий, в которой чужеродный элемент может закрепиться, лишь заняв определенную ячейку.

Изложенные здесь наблюдения, с одной стороны, показывают, какое многообразие различных строений характеризует человеческие языки, а с другой стороны — заставляют отказаться от мысли о возможности исчерпывающей классификации последних. Подобная классификация может быть осуществима, если она проводится с определенными целями и при выборе отдельных явлений в качестве оснований для подразделения языков, но наталкивается на непреодолимые трудности, если при более глубоком исследовании ставится задача подразделения языков также и в соответствии с их наиболее существенными признаками и их внутренней взаимосвязью с духовной индивидуальностью наций. Установление сколько- нибудь полной системы языковых взаимосвязей и различий, даже если бы ему не препятствовали только что названные трудности общего порядка, все же было бы невозможным при современном состоянии языкознания. Такой работе неизбежно должно бы было предшествовать значительное число исследований, до сих пор еще не осуществленных. Я уверен, что правильное проникновение в природу языка требует гораздо более продолжительных и углубленных исследований, чем те, которые до сих пор посвящались большинству языков.

Однако и среди неродственных языков, и в моментах, самым тесным образом связанных с духовной ориентацией, обнаруживаются различия, на основании которых как будто бы можно постулировать несколько действительно различных классов. Выше (см. § 34) я говорил о важности придания глаголу обозначений, формально характеризующих его истинную функцию. По этому признаку существуют различия между языками, которые по всем другим своим признакам, казалось бы, относятся к одной и той же стадии. Естественно, что партикульные языки (так можно назвать те языки, которые хотя и обозначают грамматические отношения слогами или словами, но либо вовсе не соединяют последние со знаменательными словами, либо же соединяют весьма слабым и легко расторжимым способом) не проводят коренного различия между именем и глаголом. Если они и имеют обозначения для отдельных разновидностей первого, то лишь относительно к определенным понятиям и в определенных случаях, но не в смысле последовательного грамматического разграничения. В таких языках поэтому нередко каждое слово может быть превращено в глагол и, напротив, почти каждая глагольная флексия одновременно может выступать как причастие. Но языки, которые в этом отношении сходны друг с другом, в свою очередь могут различаться тем, что одни вовсе не снабжают глагол особым выражением, которое характеризовало бы присущую ему функцию скрепления предложения, а другие делают это по меньшей мере путем присоединения к глаголу сокращенных или видоизмененных местоимений, тем самым сохраняя различие между местоимением и глагольным лицом, о чем уже не раз говорилось выше. К первым относятся, например, бирманский язык (насколько я могу о нем судить), кроме того, сиамский, маньчжурский и монгольский (поскольку в этих языках местоимения не сокращаются до аффиксов), языки южных островов и большинство остальных ма- лаиских языков западного архипелага; ко вторым относятся мексиканский, делаварский и другие американские языки. Благодаря тому, что мексиканский язык присоединяет к глаголу управляемое и управляющее местоимения, иногда в конкретном, иногда в общем значении, он действительно более одухотворенно выражает свойственную только глаголу функцию, направленную на остальные главные члены предложения. В языках первого типа субъект и предикат могут быть связаны только так, что глагольная функция оказывается выраженной лишь посредством добавления глагола 'быть'. Чаще всего, однако, оказывается, что и последний явно не выражен; то, что в языках этого типа называется глаголом, оказывается всего лишь причастием или глагольным именем и вполне может быть использовано как таковое, даже если при этом остаются обозначенными род глагола, время и наклонение. Под наклонением во всех этих языках понимаются лишь случаи применения понятий желания, опасения, возможности, долженствования и т. д. Чистое сослагательное наклонение этим языкам, как правило, чуждо. Выражаемое сослагательным наклонением неопределенное и зависимое установление, лишенное дополнительного материального значения, не может быть надлежащим образом обозначено в языках, не имеющих формального выражения для простого актуального полагания. С этим так называемым глаголом затем поступают более или менее аккуратно и объединяют его в словесное единство. Описанное здесь различие в точности совпадает с тем, которое имеет место при превращении глагола в описательный оборот либо при употреблении его в качестве живого единства. Первое есть в большей степени логически упорядоченная процедура, второе — чувственно-образная, и думается, что если проникнуть в своеобразие этих языков, то можно будет узнать, что происходит с духовным развитием народов, языкам которых свойственна только описательная процедура. Другие языки, как, напрймер, языки с закономерным устройством, пользуются обеими процедурами в зависимости от различных обстоятельств. По своей природе язык не может отказаться от чувственно- образного выражения глагольной функции без большого ущерба для себя. На самом деле даже у языков, которые, в чем надо чистосердечно признаться, страдают реальным отсутствием настоящего глагола, ущерб этот частично возмещается тем, что у большинства глаголов глагольная природа заключена уже в самом значении, и потому формальный недостаток компенсируется материально. Если же, как, например, в китайском языке, оказывается, что слова, которые могли бы совмещать обе функции — именную и глагольную, — в ходе употребления закрепляются только в одной из них или же указывают на свое глагольное либо именное значение посредством интонации, то это значит, что язык хотя и иным путем, но добился правильных результатов.

Среди всех языков, с которыми я знаком, ни в одном нет столь бедного формального обозначения глагольной функции, как в бирманском [68] . Кэри специально отмечает в своей грамматике, что в бир-

М а чеком языке глаголы употребляются почти исключительно в виде причастных форм; он добавляет, что этого достаточно для обозначения любого понятия, которое должно было бы быть выражено глаголом. В другом месте он вообще отрицает наличие в бирманском языке каких бы то ни было глаголов Но эта особенность становится совершенно понятной, если рассматривать ее во взаимосвязи с остальными характеристиками строения бирманского языка.

68

та, а произносят Byamma (J u d s о n, h. v.). Если это название истолковать в соответствии со значением его элементов, то оно обозначает сильную, крепкую породу людей. Ибо mran означает 'быстрый', а та — 'быть твердым, крепким, здоровым'. От этого туземного слова, без сомнения, произошли принятые в разных местах написания, обозначающие этот народ и эту страну, среди которых самое правильное — написание через а — Барма и бирманцы. Если Кэри и Джадсон пишут „Бурма" и „бурманцы", они имеют в виду наличие призвука у согласного, обозначая его при этом неверным, ныне уже не применяющимся способом. Ср. также В е г g h a u s. — См. „Asia, Gotha", 1832, I. Liefer., № 8. Hinterindien („Индокитай"), S. 77, и L e у d e n. — См. Asiat. res.", X, 232.

Корни бирманских слов никак не изменяются в результате присоединения грамматических слогов. Единственные изменения букв в этом языке — это превращение начальной придыхательной буквы в непридыхательную при ее редупликации, а также, в случае объединения двух односложных корней в одно слово или в случае словесного повтора — переход глухого начального согласного второго компонента в звонкий непридыхательный. В тамильском [69] языке также звуки k, t(как лингвальный, так и дентальный t) и р в середине слова переходят в g, dи b. Различие состоит лишь в том, что в тамильском согласный остается глухим, если он находится в середине слова в удвоенном виде, тогда как в бирманском озвончение происходит и в том случае, если первый из корней заканчивается согласным. Бирманский, таким образом, за счет большей изменчивости присоединяемого согласного достигает большего словесного единства

69

См. грамматику Андерсона в разделе об алфавите.

Строение бирманскою слова основывается (за исключением местоимений и грамматических частиц) на односложных корневых словах и образованных из них словосложениях. Среди корневых слов можно выделить два класса. Слова одного из них выражают действия и признаки, относясь, таким образом, ко многим предметам. Слова другого класса — это названия отдельных предметов, живых существ или безжизненных вещей. Итак, глагол, прилагательное и существительное различаются здесь в соответствии со значением корневых слов. Указанное различие этих слов заключено лишь в их значении, но не в форме: ё 'быть прохладным, остывать', ku'окружать, связывать, помогать', та 'быть твердым, сильным, здоровым' ничем не отличаются по оформлению от слов 1ё 'ветер', гё (в произношении уё') 'вода', 1п 'человек'.

Поделиться:
Популярные книги

Дядя самых честных правил 7

Горбов Александр Михайлович
7. Дядя самых честных правил
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Дядя самых честных правил 7

Хозяйка старой усадьбы

Скор Элен
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
8.07
рейтинг книги
Хозяйка старой усадьбы

Кодекс Охотника. Книга X

Винокуров Юрий
10. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
6.25
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга X

Шатун. Лесной гамбит

Трофимов Ерофей
2. Шатун
Фантастика:
боевая фантастика
7.43
рейтинг книги
Шатун. Лесной гамбит

Proxy bellum

Ланцов Михаил Алексеевич
5. Фрунзе
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
4.25
рейтинг книги
Proxy bellum

Последний попаданец 2

Зубов Константин
2. Последний попаданец
Фантастика:
юмористическая фантастика
попаданцы
рпг
7.50
рейтинг книги
Последний попаданец 2

Средневековая история. Тетралогия

Гончарова Галина Дмитриевна
Средневековая история
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
9.16
рейтинг книги
Средневековая история. Тетралогия

Дворянская кровь

Седой Василий
1. Дворянская кровь
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
7.00
рейтинг книги
Дворянская кровь

Дайте поспать! Том IV

Матисов Павел
4. Вечный Сон
Фантастика:
городское фэнтези
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Дайте поспать! Том IV

Запределье

Михайлов Дем Алексеевич
6. Мир Вальдиры
Фантастика:
фэнтези
рпг
9.06
рейтинг книги
Запределье

Совок 4

Агарев Вадим
4. Совок
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.29
рейтинг книги
Совок 4

Идеальный мир для Лекаря 8

Сапфир Олег
8. Лекарь
Фантастика:
юмористическое фэнтези
аниме
7.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 8

Жандарм 3

Семин Никита
3. Жандарм
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Жандарм 3

Мастер 3

Чащин Валерий
3. Мастер
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Мастер 3