Изгнание беса (сборник)

Столяров Андрей

Таким образом, биология Мумии оставалась абсолютной загадкой. Опыты О. Б. Репешинской по образованию псевдожизни из межклеточного вещества так же, как и близкие к ним опыты Лифшица закончились катастрофической неудачей. Больше это направление в советской биологии не разрабатывалось. Мумия, как выяснилось, вообще была против каких-либо изысканий в данной области. И лысенковская кампания, приведшая к разгрому генетики, и трагическое, совершенно бессмысленное с политической точки зрения «дело врачей», как считал Рабиков, были инспирированы именно ею. Тем не менее, главный вывод Лаборатории стал известен. Коллективизация сельского хозяйства, проводимая в 1929 – 1931 гг., помимо «ликвидации кулака как класса», изымания из деревни хлеба, необходимого для ускоренного развития тяжелой промышленности, и создания из заключенных бесплатных рабочих рук имела еще одно чрезвычайно важное следствие. В результате перемещения и гибели больших масс людей высвободилось колоссальное количество так называемой «энергии жизни» (термин Брайдера, одного из сотрудников Специальной лаборатории).

Представляя собой по отношению ко всему живому «бесконечно сухой субстрат», Мумия, естественным образом, впитала энергетическую эманацию, что сначала привело к первичному пробуждению психики, а потом и к полной витализации некробиотического муляжа. Проще говоря, Мумия ожила – результат, на который буддийские монахи, по-видимому, не рассчитывали.

Если бы эти данные были получены и осмыслены сразу, то «объект Л.», как называлась Мумия в официальной переписке тех лет, вероятно, можно было все же поставить под определенный контроль. Мумия в то время была слаба и сама еще точно не представляла своих возможностей. Вся история СССР могла бы двинуться в ином направлении. Но обычное недоверие партийных функционеров к науке, косность мысли, подозрительность ко всякого рода инициативе в сочетании с казарменным бюрократизмом сталинского аппарата власти сделали свое дело – выводы Специальной лаборатории были тогда положены под сукно, политические амбиции заслонили все остальное, и когда истинный смысл событий дошел до руководителей партии и правительства, сделать что-либо принципиальное было уже нельзя. Время было непоправимо упущено, Мумия обрела силу, и Фелициан Кербич, начавший в середине тридцатых годов исследования «витальных лучей», вскоре был арестован как немецкий шпион, группа его разгромлена, а он сам, как и большинство сотрудников исчез в недрах Архипелага. Деятельность Лаборатории после этого приобрела чисто формальный характер.

В результате критический период реабилитации был пройден благополучно. Мумия восстановила речь, достигла физической и психологической тождественности с оригиналом и, по-видимому, довольно быстро осознав, что именно произошло, проявила неистовый темперамент основателя первого в мире социалистического государства.

Она требовала немедленной легализации, она требовала, по праву мужа, свидания с Н. К. Крупской, она яростно и непреклонно настаивала на участии в политическом руководстве страной. Причем, ей было, чем подкрепить свои требования. Череда внезапных смертей партийных и государственных деятелей, прокатившаяся по Москве в начале тридцатых годов, показала, что воздействие некробиоза на человеческий организм не досужая выдумка оторвавшихся от жизни кабинетных ученых, не идеологическая диверсия, как пытался квалифицировать это уже тогда набиравший авторитет Т. Д. Лысенко, а вещественная страшная в своей загадочности реальность, и от этой реальности не застрахован ни один человек, никто, даже сами члены Центрального Комитета.

Особое впечатление на ЦК произвела смерть Наркома вооружений С. М Черпакова. Выступая в августе тридцать второго на секретном расширенном заседании Политбюро и отстаивая вместе с Рыковым, Бухариным и Пятаковым необходимость захоронения Мумии, Черпаков посреди своей речи неожиданно запнулся на полуслове, захрипел, схватился за тугой воротничок гимнастерки и вдруг, всхлипнув, упал на разложенные по столу бумаги. Вызванные врачи констатировали разрыв сердца. Политбюро было деморализовано. И хотя Бухарин, скорее по инерции, говорил еще некоторое время об «отвратительной власти мертвого», а Надежда Константиновна Крупская категорически отказалась от свидания с бывшим мужем (до конца своей жизни она так и не переступила порог Мавзолея), но полынный вкус поражения уже витал в воздухе, Политбюро, дрогнуло, почувствовав дыхание смерти, и, по-видимому, самые упрямые головы склонились перед неизбежным. Именно в те дни формула «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» с необыкновенной частотой замелькала в газетах и радиопередачах, а пророческие строки Владимира Маяковского «Ленин и теперь живее всех живых…» вошли в школьные учебники и хрестоматии по истории советской литературы.

И все же, несмотря на сквозняк, гробовым черным холодом тянущий из Мавзолея, ни тогдашнее руководство партии, ни все последующие составы Политбюро ЦК КПСС так и не решились объявить Мумию официально существующей. Дело было даже не в мировом общественном мнении, каковое, очевидно, со скептицизмом восприняло бы подобную акцию, и не в том, что еще христианизированное (вопреки всем усилиям большевиков) население великой страны, вероятно, отождествило бы воскресшего Владимира Ильича с персоной Антихриста. Чихали верные ленинцы и на то, и на другое. Просто за пятнадцать лет, истекших со дня Октябрьской революции, старая гвардия большевиков была оттеснена свежей порослью – всеми этими молотовыми, ждановыми, хрущевыми, кагановичами. Маршалом Буденным, топорщащим фантастические усы, маршалом Ворошиловым, стягивавшим усы, наоборот, в плоскую щеточку. Они осели в Наркоматах и в кабинетах ЦК, в руководстве крупнейших ВУЗов и в правительственных учреждениях, получили машины, дачи, заслуженную или незаслуженную известность. Власть уже звенела в их жилах, отравленных ненавистью друг к другу. И вдруг – Мумия, и все это может в одночасье рухнуть. Снова возникнут уже, казалось бы, обращенные в ничто Зиновьев и Каменев, пойдет вверх Бухарчик, давнишний любимец Ленина, начнутся кадровые перестановки, смена приоритетов, наконец, может даже вернуться из эмиграции товарищ Троцкий – хоть и старый идейный

противник, но все же лучше молотовых и кагановичей. Речь для них шла о власти, а, может быть, и о самой жизни. Страх придал силы, отчаяние породило энергию. Поздней осенью 1932 года, по решению Политбюро ЦК, заседавшего в эти месяцы почти непрерывно, в Мавзолей спустился Генеральный секретарь ЦК И. В. Сталин, чтобы лично осуществить прямые и непосредственные переговоры.

Этот день можно считать поворотным в истории Мумии. Разумеется, неизвестно, как именно данные переговоры происходили. Больше всего на свете Политбюро боялось огласки. Рабиков утверждает, что ни протоколов, ни каких-либо официальных бумаг оформлено не было. Удалось ли Сталину укротить неистовство Владимира Ильича тем, что в случае неразрешимой коллизии между ними Мавзолей от подземных помещений до верха будет на веки вечные замурован бетоном? А грузовики с бетоном уже были сосредоточены на Красной площади. Или, может быть, Мумия сама поняла чрезмерность своих притязаний? Одиночество ее тогда не подлежало сомнению. Так или иначе, определенное соглашение было все же заключено. Вероятно, Мумия уже тогда обещала не покидать территорию Мавзолея, а дневные часы, когда ее активность ослабевала, проводить по-прежнему в демонстрационном зале, на постаменте. Чтоб трудящиеся страны Советов могли отдать дань вождю и учителю человечества. В свою очередь, Политбюро ЦК ВКП (б), сохраняя всю власть и поддерживаемое с этого момента определенными инфернальными возможностями, обязалось обеспечивать сохранность и безопасность Мумии и по первому требованию предоставлять ей то, что в позднейших документах было названо «необходимым жизненным обеспечением».

Эвфемизм был достаточно прозрачен для обеих сторон. Чтобы сохранять активность, Мумии требовалось громадное количество так называемой «энергии жизни». Мясорубка террора, закрутившаяся в период коллективизации, набрала обороты и начала перемалывать даже собственно руководителей партии. Первой крупной жертвой ее стал С. М. Киров, находившийся в оппозиции к Сталину и неосторожно настаивавший на ограничении Мумии. Некий Николаев выстрелил в него прямо в здании Смольного. Тут же последовали аресты, прокатилась первая волна репрессий. Затем был сформулирован тезис об обострении классовой борьбы по мере нарастания успехов социализма. Этот тезис послужил идеологической основой террора. А затем в горниле «московских процессов» (кстати, тщательно повторенных в республиках, областях, районах), точно мотыльки в огне, исчезли все те, кто когда-либо хоть словом, хоть молчанием, хоть намеком противодействовал Мумии: сам Бухарин, Пятаков, Рыков, Томский, Тухачевский, заявивший однажды, что «армии нужны не мертвые, а живые», Уборевич, Блюхер, Якир, не возражавшие против этой позиции. А вместе с ними исчезли тысячи их подчиненных, сторонников, сослуживцев, и десятки тысяч знакомых их сослуживцев, сторонников и подчиненных, и уже сотни тысяч знакомых тех их знакомых. Счет затянутых в эту воронку уже скоро пошел на миллионы. Иго смерти, наложенное на страну, питало собой псевдожизнь. Наблюдавший за Мумией врач докладывал в эти дни, что «лицо у объекта Л. значительно поздоровело. Кожа – влажная, упругая, напоминающая человеческую. Зрачки приобрели ясно выраженный хроматизм. Заметно отросли ногти и волосяное покрытие. Настроение объекта – бодрое, временами переходящее в эйфорию».

Можно лишь догадываться, до каких пределов была бы в итоге опустошена страна, сколькими еще жизнями заплатило бы Политбюро за свое право на существование, вероятно, только война остановила эрозию тотального уничтожения, и те двадцать миллионов, погибших в боях с немецкими оккупантами, вкупе с миллионами, легшими на полях Европы, судя по всему, и были ценой вочеловечивания мертвого, проложившей дорогу из Царства небытия в мир под солнцем.

Вот когда обрели истинный смысл выученные мной еще в школе стихи того же В. В. Маяковского: «Коротка и до последних мгновений, // нам известна жизнь Ульянова, // но долгую жизнь товарища Ленина // надо писать и описывать заново». Я брал в руки пахнущие затхлым временем документы, и трагические эпизоды этой жизни высвечивались будто под лучом волшебного фонаря.

Вот косноязычный рапорт начальника Особого патруля Кремлевской комендатуры, что в четыре часа утра такого-то дня и месяца в зоне спецрежима, распространяющейся на всю Красную площадь, был задержан человек «характерной исторической внешности». Никаких документов при задержанном не обнаружено не было, показания начальнику патруля он давать категорически отказался и поэтому после обыска и безуспешного допроса на месте под усиленным сопровождением был доставлен во внутренние караульные помещения. На посту же N 1 (Мавзолей В. И. Ленина) через некоторое время были обнаружены тела рядовых внешней охраны. В связи с чем была объявлена общегородская тревога. Командир патруля особо подчеркивал, что бойцы Петрунькин и Гвоздев, сопровождавшие задержанного, чувствовали во время контакта с ним сильную вялость, апатию, недомогание, а боец Селиванов был через час госпитализирован с острым приступом аппендицита.

Так закончилась первая и, вероятно, единственная (из известных) попытка бегства. Было совершенно непонятно, на что, собственно, Мумия рассчитывала. Дневной ее «рацион» составлял, по предположениям Рабикова, не менее десяти-двенадцати жизней. Скрыться даже в трехмиллионной Москве она бы все равно не смогла. Непрерывно образовывавшийся «венчик смерти», выдал бы ее с головой. Я уже не говорю об отсутствии у нее необходимых документов и денег, об отсутствии навыков чужой для нее жизни. Ее задержал бы первый же участковый милиционер.