Изгнание из рая
Шрифт:
Лора вытянулась, выгнулась в постели. Кружевная длинная ночная сорочка задралась, обнажив стройную, сухощаво-поджарую ногу. Да, с такими еще приличными, очень даже комильфо, мощами не стыдно появляться хоть в тусовочном Майами-Бич, хоть на диких пляжах Бенгалии, где тебя могут запросто сожрать акулы, если ты зазеваешься. О поклонниках думаешь?!.. на фоне-то мужа… Какой он муж ей. Она поморщилась. Лимон он кислый, а не муж. Бобик сдох давно, и она успела поплакать на его могилке и заказать панихиду. Подумай лучше о картине этого Морозова-Коньячного, Лора. Эмиль лопух, он сразу стал прикидывать: Венсан, Филипс, провоз багажа, Шереметьево, поезд Москва – Амстердам, вагон до Парижа, автобус, идущий прямо от «Метрополя» до Елисейских Полей, то-се… А можно проще сделать. Совсем просто. Проще простого. И она подскажет мужу ход. Глупому мужу, соображающему лишь в покупке и продаже акций, не более того. Но и это в жизни уже кое-что. За мужика, не умеющего делать и половины тех вещей в мире крутого финансового бизнеса, какие умел делать господин Дьяконов, Лора ни за что бы не пошла замуж.
Да, она подскажет ему. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Мальчик выболтал и так уже предовольно. Она сделала выводы. Картина будет у Эмиля. Стоп-стоп. У Эмиля!.. хм…
Она перевернулась в постели со спины на живот. Под задранной рубахой ее красивый живот ощутил приятную мятную прохладность крахмальных простыней. Зачем же у Эмиля. Может она иметь в этой жизни не семейные, не принадлежащие кому-то, а свои личные дела. Картина будет у нее.
Митя проспался, Митя выспался всласть, и его благополучно разбудили, вырвали из небытия как раз к тому времени, когда в гостиной необъятной двухъярусной квартиры в фешенебельном сталинском доме на Тверской, совсем недалеко от Митиного, блаженной памяти, дворницкого Столешникова переулка, был уже накрыт стол для скромного вечернего кофе – с таким размахом скромности и непритязательности, что свойствен был лишь дому Дьяконовых: сервировка для кофейку выглядела по меньшей мере, как великокняжеский либо щедро-купеческий ужин – с обязательными салатами, с осетриной и черной икрой, с расстегаями и горячими жюльенами в стальных цептеровских мисочках, а кофе подавался в последний момент и затмевал все, обжигающе горячий, вперемешку с мороженым, изюмом и традиционным коньяком. Дамы любили лить коньяк в кофе – это было понятно и объяснимо. Лора медленно потягивала чистый коньяк из бокала. После кофе засовывала себе в рот неизменный валидол, закуривала сигаретку. Пашка им не помешает – Пашка опять рванул в казино. Экая зараза, чума, холера. Эмиля дома не было – он укатил на важное финансовое свиданье. Верней, на финансовую дуэль. Эмиль был председателем совета директоров крупнейшей энергетической компании России и резко выступил против председателя правления, младореформатора из Нижнего Новгорода, который ни много ни мало, взялся бесконтрольно привлекать кредиты и напривлекал их на кругленькую суммочку – Эмиль сболтнул ей нехотя, что примерно, ну ты знаешь, лапочка, я не считал… на триста миллионов долларов… – и, собака, подложные документы при этом использовал!.. и вот он, Эмиль, решил его пошерстить как следует и с должности сместил, ведь он еще, молодец среди овец, хитрюга и ворюга, умудрился на личные свои нужды просадить десяточек казенных лимонов!.. «А какие такие нужды у молодого человека?..» – якобы наивно, красясь перед зеркалом к приему гостей, спросила Лора. «А такие!.. – огрызнулся Эмиль, утягивая на толстой короткой шее яркий, как красная фара, галстук. – Эти провинциалы, выдвиженцы проклятые!.. Выгрызть себе подземный ход до самого Кремля готовы!.. Грузы возил из Нижнего в Москву, какие хотел, шестикомнатную квартиру в Москве купил, на Якиманке, вбухал в евроремонт наши баксы, в Штаты летал сколько угодно раз за семьей – они у него отчего-то там ошивались, ну да, там неслабо, то в Йорке тусуются, то во Флориде на песочке балдеют, – офис отделал, как дворец китайского императора… у, стервь!..» Говоря «наши баксы», Дьяконов подразумевал – «мои баксы». Лора повернула от зеркала наполовину накрашенное лицо. Ненакрашенный глаз глядел тускло, сонно. Она ничуть не выспалась. Едва уснула – позвонила красавица Инга. Сама. И Лора встряхнулась, как птица, сделала бодряцкий голосок, ибо от веселости и очаровательности ее соблазняющего тона, от живости рассказа зависело, клюнет Инга или не клюнет. Клюнула!
«Дерись, муженек, бесстрашно, вздувай бицепсы!.. С ними, с молодыми, надо только так!.. Все равно мы – их – обставим!..» – проворковала Лора, целуя мужа в висок. Эмиль, ругаясь, исчез. Митя шумел водою в душе. Лора представила себе голого, под струями душа, высокого, худощавого Митю. Он должен быть мужик что надо. Она видит сквозь одежду.
Стол в гостиной был накрыт не Лорой – расторопными горничными. Лора распоряжалась, указывала, придирчиво щурилась, поправляла, среди салфеток, ножи фамильного серебра и вазочки с конфетами. Две горничных, перемигиваясь, ловко расставляли по столу тарелки, салатницы, блюдечки с икрой, графины. Сделав дело и получив из рук хозяйки почасовую оплату в баксах, девушки книксанули и удалились. Так, хорошо, сейчас они придут. Две девочки. Две классных ресторанных халды блестящего, не подкопаешься, пошиба – Инга и Регина. Регина и Инга. Ах, как обрадовалась Инга, когда Лора мяукала с ней по телефону! «У девочки сейчас точно затишье, гранд-пауза, точно никого нет на горизонте третьи сутки, – озорно-ласково думала Лора, поправляя перед зеркалом круто завитую на раскаленные щипцы седую прядь, – она обрадовалась, как борзая, которой подкинули живого зайца и завопили: ату его!.. Ату Митю, Инга!.. А с ним, с родненьким, я уже поговорила…»
Да, с Сынком она уже поговорила. После того, как он, отряхиваясь, поднимая вокруг патлатой головы тучу брызг, вылез, как мокрый кот, из душа. Мальчик тоже клюнул. У него заблестели глазки. Когда глазки блестят – это хороший симптом. Лора без обиняков выложила все про условия. Мальчик не застеснялся, не тушевался. Он оказался умницей. Он сунул лапку в карман белоснежной – и кто ж это так тщательно стирает ему рубашки?.. – выходной рубахи, вытянул пять бумажек по сто долларов. «Это за вечер с ней, – просто сказал он. – Я хочу ее видеть. Если она такая, как вы говорите, Лора, я в долгу не останусь». Экий ты славный, Сынок, подумала она снисходительно, и глаза ее, увлажнившись от умиленья, замаслились. Темно-синие, в стальной отлив, с лунной поволокой, загадочные глаза Лоры. Эмиль женился на ней, как она признавался позже сто раз, именно из-за этих боттичеллиевских таинственных глаз в сочетании со странной сединой, что убелила голову Лоры еще смолоду.
Звонок! Это они!
– О, проходите, проходите, гостьюшки дорогие! – Лорин звонкий веселый голос перекрывал птичий щебет девушек в прихожей. – Мы уж заждались!.. Регина, какие потрясающие серьги, это подарок?.. купила?!.. но ведь это же…
– Да, да, совершенно верно, это скифское золото, музейная вещь!.. Их носила какая-нибудь… Табити-Змееногая… прямо из кургана!..
Девочки появились на пороге. Митя встал со стула, облаченного в чехол. Он отдал пятьсот баксок из вонючей тысячи Лангусты только за то, чтобы увидеть красавицу, одну из двух красавиц, приглашенных оборотистой и хитрой мамочкой Лорой нынче на ужин. И он ее увидел. И он заставил себя плотней примкнуть отваливающуюся от восторга нижнюю челюсть к верхней.
– Садитесь, дорогие мои!.. – Лора пела, как в опере. – Коньячку с мороза!.. Мужа дома нет, есть три грации и художник… Сынок, тебе пища для размышленья! Нарисуй нас как-нибудь, а?.. в свободное от работы время…
Митя глядел неотрывно на ту красотку, что села напротив него, визави, и тоже не сводила с него глаз. Ах, черт, черт. Зачем ты в маске, девочка. Что за маскарад. Это все карнавальные выдумки Лоры. Та, другая, выставляет напоказ свое личико, и, надо признаться, оно миленькое у нее. Длинные реснички, она ими хлопает, как заводная кукла; прозрачные серые глазенки, пухлый розовый ротик – ну, Буше, где ты там, перевернись в гробу, восстань и с ходу напиши девочкин портрет, и тебя купит сам король Людовик Шестнадцатый, жаль, башки у него давно уж нет, да и доктор Гильотен в земле сырой. А эта… Та, которую Лора так интимно, так по-домашнему именует – Инуля…
– Инуля, тебе что положить?.. Икорочки?..
– Ах, Лоретта, как можно меньше вниманья мне!.. Я только с банкета… нас укормили… вот от кофе и от соков я бы не отказалась… Люблю апельсиновый… можно и грейпфрут…
Сказала – и остро, пронзительно сверкнула глазами из-под маски на Митю.
Он смотрел, смотрел. А что ему еще оставалось делать! Говорить с дамами он не умел. В голову с похмелья не лезло ничего, кроме затертого банала – «вы прелестны, как никто», «мы с вами где-то встречались». Легкий холодок страха нежной кисточкой мазнул ему по спине, по хребту. Какая тщательная маскировка, при всем при том, что красоту Инги невозможно было скрыть, разве что под противогазом. Волосы, судя по всему, густые и длинные, были забраны в пучок и убраны, закутаны в цветной атласный пестрый платок, закрученный и завязанный сзади бантом; одна вьющаяся прядь, отливающая в рыжину, выбивалась из-под платка, скользила, как темный ручей, вдоль шеи. Маска, сшитая из темно-зеленого мягкого бархата, прикрывала половину лица Инги, и яркие алые, не знакомые с помадой губы под маской смеялись. Смеялись и глаза в прорези маски. Митя, всмотревшись, ахнул. Ярко-зеленые, переливающиеся влагой, обольщеньем, сияющим торжеством, две крыжовничины, две зеленых виноградины. Мало ли у кого бываю зеленые глаза, Митя. На свете очень много красивых девушек с зелеными глазами. Это ничего не значит.
Почему она в маске, Митя?! Почему она в маске?!
Застольная беседа. Для кого-то это легкий жанр. Митька, осваивай. Тебе не раз еще придется… Он, улыбаясь, протягивая зеленоглазке вазочку с мороженым, как бы случайно наступил под столом ногой ей на ногу. Старинный запрещенный прием. Бабы всегда его хорошо понимают. Инга выдернула ногу из-под его настойчивой ноги. Ее алые губы раздвинулись в улыбке шире. Она была невозмутима. Она незначаще болтала, она искусно притворялась ничего-не-понимающей, приятно-проводящей-время-спасибо-уже-поздно. Пора идти. Региночка, нам пора!.. Мамочки нас по головкам не погладят. У девочек есть строгие мамочки?.. О да, есть! И они за нами следят!.. А у этих мамочек… случайно не усики над губкой растут?..
Лора видела, как томится и изнемогает Митя. Инга, стервоза, милым смешливым политесным равнодушьем довела его до белого каленья. То не глядела на него, попивая кофе и болтая о женских пустяках с ней и с кошечкой Региной, и он сводил дергающиеся брови, то, будто невзначай, касалась рукой его руки: подайте мне, Митя, вазочку с изюмом!.. люблю грызть изюм… – и он млел от незаслуженной награды. Э, Сынок, да и у тебя давно женщины нет. Разве только Пашкины проститутки… в их массажных притонах, в их замусоленных записных книжках: девочка по вызову…
– Митя, – сказала Инга, осторожно наклоняясь к нему, как если б он был стеклянный, и бережно беря его за руку, за пальцы, – Митенька, я так рада, что познакомилась с вами. Давайте дружить. – В ее устах это прозвучало как: «Я хочу тебя как можно скорее». – Я чувствую, что мы с вами родные души. – А это прозвенело в пахнущем кофе воздухе похоже на: «Но я не дам тебе так сразу». – Митенька, а вы и правда художник?..
Последний вопрос звучал ответом. Зеленым взглядом из-под бархатной маски она выговорила ему ясно: «Я и так это знаю».