Изгнание
Шрифт:
— Простите, господин генерал... Эвакуация закончена, — заметил один. — Генерал Скалой распорядился не принимать.
— Молчать! — заорал Май-Маевский. — Доложить! Вызвать! Приказываю! Бегом! Под суд! Позорите! Приказываю! Я — Май-Маевский!
Офицеры юркнули в какую-то дверь.
Май-Маевский, задыхаясь, рухнул на стул, с ужасом ощущая вновь рождение боли. К счастью, боль внезапно исчезла, и он, дав себе слово не волноваться ни при каких условиях, заглянул в дверь, за которой скрылись нерадивые офицеры. Комната, куда он попал, оказалась пустой и совершенно голой, точно ее приготовили к ремонту. Май-Маевский прошел через нее и через другую, смежную с первой,
Май-Маевский заглянул еще в две пустые комнаты и вышел. Встреченный им во дворе господин в енотовой до пят шубе, толкающий тележку с вещами, круглыми шляпными коробками и птичьей клеткой, не задерживаясь («Очень уж трудно стронуть с места этот бронепоезд» простите великодушно!»), а лишь замедлив шаг, любезно объяснил, что наличествующее число мест на судах уже распределено и разрешить эвакуацию может теперь лишь сам главнокомандующий. Май-Маевский, озлобившись окончательно, направился к Врангелю.
Дежурный офицер, делая вид, что не узнал уволенного со службы Май-Маевского, тем не менее корректно осведомился, что угодно господину генералу.
— Спросите, не может ли меня принять командующий.
— Главнокомандующий вас принять не сможет, — так же бесстрастно-корректно ответил дежурный.
— Доложите: Май-Маевский.
— Главнокомандующий никого не принимает. Ваше дело можете передать через меня.
— Мне нужно три пропуска на корабль, — Май-Маевскнй снова начинал терять терпение. — Идите же, подполковник! Идите!
Дежурный, пожав плечами, покорно вышел. По тому, как почти мгновенно он появился вновь, Май-Маевский понял, что подполковник и не заходил к главнокомандующему.
— Главнокомандующий передал: пропуск может быть дан только вам.
— Но со мной два ординарца. Мы прошли вместе две войны. Это вы понимаете? — закричал Май-Маевский.
Дождавшись, пока проситель успокоится, подполковник сказал:
— Если желаете, пропуск на себя можете получить.
— Давайте! — Май-Маевский взял кусочек розового картона с печатью и, выматерившись, вышел.
«Рион» — было напечатано на картоне название парохода. Генерал устало подумал о том, что ему трудно будет объяснить денщикам, верой и правдой служившим ему и в дни побед, и в дни поражений, почему он бросает их. Как он управится без них — своих рук и ног — в заграницах? Кто поможет ему, кто прислужит?.. Денег нет — не навоевал, прокутил. И Шкуро, друг, приятель шелковый, исчез куда-то внезапно, бросил. Вот она, цена дружбы! На миг мелькнула мысль о ненужности всей этой отъезд ной суеты, просьб, унижений перед всякой мелкой сошкой: если здесь, у себя еще, все так наплевательски относятся к нему, кавалеру многих орденов и заслуженному генералу, что произойдет там, за морем? Ведь все эти подполковники, стоящие на страже своих господ в приемных, его и на порог не пустят. Не остаться ли в России? Затеряться где-либо в Сибири? Или прийти к большевикам, встать на колени — повинную голову и меч не сечет... И тут же он отверг эту мысль: ему идти кланяться большевикам?! Да и возьмут ли? Судить станут, процесс создадут, дознаются, как он, русский, огнем и мечом шел по русской земле, потворствовал мародерам, осквернителям храмов божьих. И свидетели найдутся. Зачем это ему?.. Лучше уехать. Белое движение сильно — и в Европе, и на Дальнем Востоке есть армии. Союзники не дадут им распасться, уйти в небытие. Им нужна любая Россия — только без большевиков.
Май-Маевский не заметил, как вновь вышел на бульвар и оказался возле Графской пристани. Он настолько настроил себя на отъезд, что забыл и о своих ординарцах, и о своем небольшом имуществе, которое к этому времени вполне укладывалось в два чемодана. Он остановил какого-то раненого капитана и осведомился, где стоит под погрузкой пароход «Рион». Капитан, морщась от боли и поминутно крутя головой, посмотрел удивленно и ответил, что, по его мнению, «Рион» ушел еще рано утром. Май-Маевский перепроверил это сообщение еще несколько раз. «Рион», судя по всему, действительно уже был на пути в Константинополь. В приемной Врангеля его обманули так же, как и у Скалона. Генералу пришлось вторично выбираться из толпы.
Теперь он не был разгневан, он был потрясен. Силы оставляли его. Тошнота подступала к горлу. Боль гуляла по всей груди, отдавала под лопатку и в шею. Голова кружилась. Сто радужных солнц светило под веки. Море нестерпимо блестело. Май-Маевский прислонился к стене дома, чтобы перевести дыхание и успокоить рвущую ребра боль, но ему не становилось лучше. Чувствуя, что задыхается, он рванул ворот мундира. Крючок уцелел. Владимир Зенонович закрутил головой, вытягивая изо всех сил шею, стараясь схватить пересохшими синими губами хоть немного воздуха. Кто-то огромный навалился на него, наступил коленом на грудь... Май-Маевский потерял сознание и пополз по стене на тротуар. Издали казалось, сидит уставший старичок, отдыхает на солнышке. И улыбается даже, довольный жизнью...
Неизвестно, как и спустя сколько часов после смерти нашел своего хозяина денщик. Это был немолодой, крепкого сложения фельдфебель с грубо тесанным, угрюмым лицом.
— Эх, люди! — крикнул он яростно в сторону полноводной человеческой реки, безучастно текущей мимо. А потом сел рядом с покойником, охватил руками его голову и заплакал: — Нет моего генерала! Умер мой генерал!.. Мне за него перед богом ответ держать. Мне!..
Глава пятнадцатая. ЧЕРНОЕ МОРЕ. НАДЕЖДЫ И ОТЧАЯНИЕ
1
В ночь на 31 октября Врангель перебрался в гостиницу Киста, возле Графской пристани, где уже разместилась по-походному личная охрана главнокомандующего.
Горели склады. В городе шли грабежи, раздавалась стрельба. Никто не мог объяснить главнокомандующему, кто кого грабит и, вообще, что происходит. Посланные не возвращались. Врангель хотел было направить на прочесывание улиц две роты Константиновского училища («Я не допущу погромов: этим воспользуются большевики, чтобы помешать эвакуации»), но генерал-квартирмейстер Коновалов отсоветовал: юнкера — наиболее стойкая часть, они должны охранять пристань и главнокомандующего.
В час доложили: из Симферополя прибыла офицерская кавалерийская школа. Ей приказали размещаться на площади перед гостиницей для усиления отряда юнкеров.
Выслушав доклад Шатилова о положении войск перед погрузкой, Врангель отправился спать. Такому хладнокровию и такому самообладанию можно было лишь позавидовать. Но Врангель, конечно, не смог заснуть сразу. Мешало яркое, вполнеба, зарево, участившаяся стрельба на окраинах, шум толпы за Графской пристанью на набережной. Будущее его страшило. Хотя и не его собственное — он имел кое-какое состояние, семью, — но будущее армии, дело, которому он был обязан своим возвышением.