Измена: B-52
Шрифт:
Знаю, малыш, ты не сможешь. Мягкая она у меня, даже в моменты ссор меня обидеть по-настоящему боится. Поэтому мы никогда не ругались так, как мы с бывшей женой — с ней в ход летело все, с Мариной самое оскорбительное «самовлюбленный пельмень». И то, как вы понимаете, скорее смех оно вызвало, нежели другие ощущения.
– Оль, я встретил женщину, и о ней теперь должен думать. Пойми меня, пожалуйста…
– КАК ТЫ СМЕЕШЬ МНЕ ГОВОРИТЬ О СВОЕЙ ЛЮБОВНИЦЕ?!
О боже. Приплыли. Но какая же она любовница?! Марина бы сильно обиделась, если бы узнала,
– Никогда не смей говорить о ней так, Ольга. Ты слышала?! Никогда не смей ее оскорблять, или ты пожалеешь. Я пытаюсь наладить нормальные отношения из-за Авроры, но ты…
– Я же люблю тебя…
О боже в квадрате. Я даже не собираюсь сдерживаться и закатываю глаза, потом тру их и только после этого устало на нее смотрю.
– Вот это вообще мимо.
– Ты мне не веришь?…
– Если честно, я не верю, что ты вообще меня когда-нибудь любила.
– Стас!
– ...Но это ничего. Я больше не в претензии, мне плевать. Правда.
– Не говори так!
– Оль, я с отцом общаться начал.
Моментально она белеет. Серьезно. Как дизайнерские обои теперь, точно под цвет «слоновой кости», которой она задолбала всех в магазине в свое время. Помню, когда выходил вместе с ней, после дикого скандала, на меня так сочувствующе смотрели…Да что там? Я сам себе сочувствовал, что баба у меня — дура склочная. А что поделать? Какую выбрал. Сам виноват.
– Я хочу спросить…
– Все вранье.
– Ты даже не знаешь о чем.
– ВСЕ ВРАНЬЕ! ОН ВРЕТ! ВРЕТ!
Третье «о боже» уже как-то даже стыдно использовать, когда она пускает в ход последний свой козырь — слезы. Присаживается обратно на стул, начинает рыдать в голос, а я пару мгновений на все это смотрю, а потом отворачиваюсь. Раньше? Да я бы бежал, чтобы эти слезы руками ловить. Сейчас? Никогда. Наконец-то я вижу все эти манипуляции, о которых мне хором орали родственники. Она ведь играет. Манипулирует и продавливает. Ищет слабые стороны моей обороны и направляет туда весь огонь, только вот пробелам в следующем: слабые места были, когда я ее любил. Теперь ничего не осталось. Я глух.
Ольга это понимает почти сразу. Я даже засекаю время на таймере с часов плиты. Одна минута — рев усиливается, вторая — сходит на нет.
– Ты даже не подойдешь?
– Побольше поплачешь — поменьше пописаешь.
– Гандон!
Она резко скидывает со стола салфетницу, та грохает на пол и разносит этот звук отчаяния по всему пространству, а мне никак. Нет триумфа, радости, никак — это лучшее благословение.
– Зачем ты это сделала? Зачем ты ему звонила? Скажи мне правду.
– Вернешь содержание?
– резко перевожу на нее взгляд, а она плечами жмет так просто и говорит, - Что? С тебя не убудет, Давыдов, а твоей этой…Мариночке вряд ли нужно много.
– Говори.
Холоден максимально. Пусть думает, что сломала, я правду знать хочу. Чисто из любопытства…И она мне ее дает. Закатывает глаза, потом вытирает
– Я знала, что ты психанешь и останешься со мной наедине. Поймешь, что только я буду рядом и смогу тебя утешить.
– Марина была рядом.
– В твоем кабинете были только мы, Давыдов. Ты забыл? Никаких серых мышек.
– Ты меня не любишь.
– Это вопрос?
– Утверждение. Ты испугалась ведь, когда Марина появилась, да? Боишься, что потеряешь запасной аэродром и содержание.
– Бред.
– Вряд ли, - собираюсь встать, но она вдруг продолжает, еще ядовито так.
– Ты подожди, нагуляешься и обратно прибежишь. Любишь меня. Всегда будешь любить. Тебе только со мной хорошо будет, только я смогу тебя понять и принять. Где она? Ее нет. И не будет. А я буду всегда рядом, как и тогда была.
Хватит, я услышал достаточно. Использовать такую мою слабость? Ох, просто потрясающе. Медленно встаю и поправляю футболку, а потом смотрю на нее с жалостью. Она ведь и не меня кусает, себя скорее. Буквально захлебывается в своем собственном яде.
– Я услышал достаточно.
– А содержание?
– Нет.
– Но…
– Прощай, Ольга.
Марина
Хлопаю глазами. Нет, это, конечно, круто, ничего не скажешь…
– Прости, что я так долго соображал, - снова шепчет мне в висок, а я его только теснее обнимаю.
– Если это было в последний раз — прощаю.
– Я же тебе слово дал. Все теперь иначе будет между нами.
– Не хочу иначе.
– Что, прости?
– усмехается, а потом резко переворачивает меня на спину и нависает сверху, - Издеваешься, женщина?!
Я не издеваюсь — женщина хохочет в голос и так ногами болтает, что скидывает все фрукты на пол.
– Ой…
– О да. Ой. Что это значит…
– Не хочу, чтобы ты менялся, - провожу слегка по его щеке и улыбаюсь до ушей самой своей глупой улыбкой, - Оставайся таким, какой ты есть.
– Но без Ольги.
– Без всех. Только мы, можно?
– Я влюблен в тебя, как до Луны и обратно, Марина. Не можно, по-другому просто не получится при таком раскладе, я ведь и не вижу никого кроме теперь. Только ты. Моя сладкий B-52…
После таких слов я нарыла в своем арсенале еще более глупую улыбку — я ведь вижу, что он говорит это не для того, чтобы красивее звучало. Так и есть, это правда. Давыдов у меня вообще трепаться не особо любит и не особо умеет. Он — мужчина дела, не слов, не его это история в уши лить. Если он что-то говорит, значит чувствует так. Еще вторит мне — улыбается смущено, глупо, как я, а потом медленно приближается. Я чувствую вкус его сладких от винограда губ и таю. Распадаюсь на мелкие кусочки. До сих пор для меня загадка, как он может заставить меня так млеть всего одним поцелуем? Но я больше похожа на масло, которое кинули на горячие блинчики, и искать ответа не хочу просто. Неважно мне «как».