Измена. Право на семью
Шрифт:
— Это ты к чему?
— Равнодушный человек — пустой человек, — садится рядом и зловеще добавляет, — или мертвый.
Задумываюсь над словами Марии. Есть в них доля правды. Не нарастить броню я хотела, а умертвить душу.
— Я со своим бывшим мужем вообще никогда не скандалила, не кричала, не психовала, — возвращает фотографию. — Вышла замуж, потому что решила, что пора.
— А развелись, потому что изменял?
— Нет, — Мария покачивает коляску со спящей Соней. — Что с ним, что без него… Разницы никакой. Я сказала ему: давай
— Как так? — удивленно охаю я.
— Не знаю, — пожимает плечами.
— Я бы лица Валерия не забыла. Вот лоботомию сделают и все равно узнаю его рожу недовольную, — в изумлении шепчу я.
— Да ладно, красивая такая рожа, — Мария тихо смеется. — И идеально вам подходит.
— Что?
— Да по вам видно, что вы муж и жена и что вы одна сатана, — Мария устало смотрит на меня. — И вас вижу старыми и недовольными брюзгами. Морщинистыми такими и вредными.
— Я разве вредная? — обиженно спрашиваю я.
— А кто на вазочку мужа развел? — поправляет одеялко на груди Сони.
— Да не разводила я его.
— Как скажете, — прячет улыбку и охает. — Блин. Забыла!
— Что? — я пугаюсь ее шепота.
— Там мужик какой-то пришел, — Мария встает и катит коляску из беседки. — Кириллом звать. А не тот ли Кирилл?
— Если тот, то какого черта он тут забыл? — с клокочущим возмущением встаю и перехожу на шепот, чтобы не разбудить Соню. — Это уже ни в какие ворота.
Складываю фотографии в конверт:
— Вот стервятник, а. Прилетел, гад. Курлык-курлык, блин.
— А это разве не голубь? — едва слышно спрашивает Мария.
— Я не знаю, какие звуки издают стервятники, — зло топаю мимо. — Поэтому пусть курлыкает.
Глава 39. Если целовать, то богиню
Кирилл — высокий и светловолосый мужчина, ион изменился с последней нашей встречи на свадьбе. Во-первых, он вставил новые зубы. Те самые голливудские, неестественно белые зубы, которые, кажется, при его загаре ослепляют при улыбке. Во-вторых, он точно подправил нос. Он был у него немного смещен влево, а теперь ровненький такой и идеальный. А еще он подкачался.
Короче, ко мне в дом заявился жених куклы Барби. Узкие светлые брючки, обтягивающая рубашка поло и широкая улыбка на холеном лице. Я уверена, что дядя бы нелестно высказался о его внешности и сравнил бы с представителем нетрадиционной ориентации. Я прям слышу в голове его недовольный голос: “Ну что ты, как…” И после “как” следует некрасивое, оскорбительное и очень емкое слово.
— Вика, — Кирилл вновь ослепляет меня своей улыбкой и делает ко мне шаг. — Давно не виделись.
— Что ты тут забыл?
— Прилетел и решил заглянуть ко всем родственникам.
— И у кого ты уже был?
Опешив на несколько секунд, он
— А вот решил начать с тебя.
— Ты прости за прямой вопрос, — сажусь в кресло и поднимаю взгляд, — но тебя мама вызвала?
— Она давно меня ждала, — опускается на софу, — а я все никак не мог найти время.
— А сейчас почему нашел?
Нет мне смысла сидеть и кокетничать с мужиком, которого поманила мамочка перспективой захомутать племянницу Юры.
— А ты изменилась.
— Что ты имеешь в виду?
Я прекрасно знаю, что он подразумевает под своими словами. Тогда на свадьбе я плакала, никому в глаза не смотрела и будто была на похоронах, а не на празднестве. И Кирилл был среди тех, кто пил дорогущее шампанское под тосты и пожелания о детях, любви и счастье. Схватил бы меня тогда и увез за океан, чтобы, как принцессу, спасти из лап мрачного дракона, который сидел рядом с рожей кирпичом в красивом фраке, пошитом на заказ у одного из именитых портных.
Господи, мы же тогда и торт вместе резали. Неожиданно вспоминаю ладонь Валерия на своей и то жгучее желание ткнуть его лицом в пышный белый крем. А после еще кормили друг друга… Помню этот нежный вкус сливочного крема, влажного фисташкового бисквита, приправленного солью слез.
— Прости, я ненадолго отлучусь, — встаю и оправляю юбку.
— Куда ты? — обескураженно спрашивает незваный гость.
Я должна увидеть фотографии со свадьбы. Альбом пылится на верхней полке шкафа в моей спальне, и я его ни разу не открывала. Закинула и больше не притрагивалась. Поднимаюсь к себе в комнату, достаю тяжеленный альбом в кожаном переплете. На обложке красуется:
Валерий и Виктория.
Буковки золотые, витиеватые и выпуклые. Когда дядя его мне вручил с ехидной улыбкой, я дала себе обещание, что его сожгу. Альбом. А, может, и дядю тоже. Сажусь на кровать. Минуту медлю, кусаю губы и стучу пальцами по обложке.
— Поехали, — открываю альбом.
И сразу с первого снимка я понимаю, что свадьбу снимал тот же “невероятно одаренный” фотограф. И ясно теперь, почему дядя с такой улыбкой всучил мне этот альбом.
Я ждала либо вылизанные до мелочей фотографии, либо печальную историю одной несправедливой свадьбы, но нет. Вся фотосессия свелась к “гости жрут и причмокивают”, пока красивая невеста корчит скорбную моську, а жених пребывает в состоянии “чо ей не так?”.
У Валерия почти на каждом снимке — недоумение. Вот он что-то мне говорит, а я отворачиваюсь, прикрывшись фатой, а он на следующей фотографии смотрит перед собой глазами “что я опять сделал не так”?
Что же Валерий мне тогда сказал? Прорываюсь сквозь память ко дню свадьбы и слышу вопрос “тебе налить вина?” и ответ тоскливым шепотом “я хочу умереть”. После этого я ждала объятий, от которых бы я гордо отказалась. Почему я не могу вернуться во времени назад, подойти сама к себе, встряхнуть и сказать, что фотограф тот еще хитрый черт.