Измена. Я тебя (не) прощу
Шрифт:
– Мы приедем. Только никому не говорите, что это я вам позвонила. Об этом никто не должен знать. Никогда!
Она отключает звонок. Чудеса. Сразу звоню своему юристу, чтобы запросили в службе связи звонки, чтобы не дали их удалить. Они нам еще в суде понадобятся.
По коридору бежит девушка, очень похожа на Лину, только чуть крупнее и как будто бы старше.
– Вы Олег?
– останавливается у скамейки. Не дождавшись ответа, она кидается мне на плечи, начинает рыдать.
За ней подходит парень, наверное, мне ровесник, может, немного старше.
–
– Это вы нашу девочку из этого ада вызволили?
– девушка садится на корточки и ревет.
– Зачем она от нас ушла, могла бы с нами жить. И ничего бы не случилось.
– Алин, не надо ее хоронить. Очапается, - Сева помогает ей пересесть на скамейку.
– Ее жизни ничего не угрожает. Спасают ребенка, - говорю куда-то в воздух.
Сидим, в каждый думает о чем-то о своем.
– Это Линкина кровь?
– сестра показывает на пятна на рубашке и рукавах.
– Ее мужа.
– Капулетти и Монтекки пожаловали, - Сева кивает на коридор.
Белецкие и Чернышовы в полном составе. Отцы с наглыми лицами, властелины жизни. Видно, что вчера бухали, а сегодня еще не чувствуют себя свежими.
Свекровь прячет глаза. Мать Лины останавливается, потом подходит и обнимает меня.
– Ты спас нашу девочку, - хороша актриса.
Белецкий протягивает руку, не спешу ее пожимать. Не понимаю, как вести себя в этой ситуации. Устраивать скандал в больнице, чтобы нас выгнали - не хочу. Молчать - не могу, все внутри переворачивается и лезет наружу. По морде бы всем дать, но точно не в этих стенах.
– Наш сын к какой плате?
– Чернышов смотрит на меня быком. Но говорит уважительно.
– С ним все нормально, ты несильно его покалечил?
– Чуть сильнее, чем ваши “гримеры”. Жить будет.
– В какой он палате?
– переспрашивает, понизив голос.
– На нарах где-то. Его паршивая шкура меня не интересует.
– Ну и где эти твари, кому в рожу плюнуть?
– громом раздается по коридору. Бабушка Настя, вся пыльная, грязная, тоже чуть в крови, видимо, об Артура вымазалась.
– Кто эта сумасшедшая?
– “Капулетти и Монтекки” переглядываются, типа с чьей стороны родственница.
– Что пришли, совсем совести нет. Кто девкины родители.
Я бы на их месте не сознавался, уж сильно бабушка воинственно выглядит. Сева украдкой тычет пальцев в тещу и тестя.
– Она?
– спрашивает у меня.
– Вижу, что она. Она ж на тебя похожа, ты как своего ребенка могла продать, скатина. Какая ты мать! Свинья, ты бессовестная.
Вот это выступление! Я в восторге от этой бабушки. Даже после того, как все это завершится, стану ее названным внуком.
Вокруг собираются люди, снимают все на телефон.
– Женщина, вы что себя так ведете? Старуха сумасшедшая!
– Рот закрой, - баба Настя, - подносит кулак к носу матери Лины.
– Это вы не люди, сажать вас надо! Ну ничего, мы с Ваньком этим и займемся!
Глава 40. Разговор с врачом
– Милая, дела твои не важные. Как самочувствие?
– врач измеряет температуру, щупает живот, смотрит какую-то выписку.
– Ты совсем еще молодая, да и муж, как я понимаю, у тебя-то еще дерьмо. Может, не будем тебя мучать? Срок маленький. Как я поняла, у тебя уже новые планы на жизнь, где твой дебил за бортом остается. Может, и память о нем не нужна в твоей жизни?
– Вы думаете, я без ребенка смогу его забыть?
Плохо понимаю, что происходит. Трясет мелкой дрожью, болит голова, в руке капельница. За дверью ссорятся мои, слышу крик матери, кажется, баба Настя всех затыкает. Все вокруг плывет, во рту сухо, облизываю губы, они горячие и шершавые.
– Сохраняйте. Делайте, все что можно!
– страх за свою жизнь отходит на второй план. Странная моя беременность, я даже осознать толком не успела, что у меня будет ребенок. Все навалилось, что моя дурная голова переключилась на “более важные” вещи: как уйти от мужа, как выжить. Совсем не обращая внимания, что я уже не одна, фокус внимания на малыша не успел перейти. А теперь непонятно, перейдет ли.
– За дверью ватага ваших родственников. Кого-то позвать?
– врач подает бутылку воды, потом что-то поправляет в системе.
– Ты ела в последний раз когда?
– Нет, никого не хочу видеть. У меня нет родителей, я сирота. Есть только бабушка, слышите, это она держит оборону от людей, которые меня родили, а потом предали. И если я дам согласие на то, что вы предлагаете, - слово “прерывание” даже произнести не могу, комом становится в горле.
– Я стану, как они. Как моя мать.
– Поняла, - голос врача стал тише, мне показалось, что она растерялась от происходящего.
– Ела когда?
– Часов в десять чуть-чуть перекусила. Не хочу есть, сохраните ребенка...
Говорю и сама не верю в происходящее. Как такое может быть?
Врач садится рядом со мной, гладит по голове, потом берет за руку.
– Я тут так давно работаю, и знаешь, не перестаю удивляться насколько большое и чистое женское сердце. К нас девочку привезли как-то, она забеременела в криминальной ситуации, на десятой неделе угроза. Вроде радоваться надо, грех на душу не взяла, но и потом в ребенке его биологического папашу не видеть. Она ребенка потеряла, так и девочку потом еле откачали. Просто перестала жить хотеть. Вот и на тебя смотрю, синичка, можно стереть тот путь и начать заново, а борешься.
– Ребенок ни при чем. Мои родители вроде хотели меня и что? И Алинку, а потом из дома выгнали. А чужие люди...
– Понимаю. У меня трое пацанов, папаша так их хотел, что пил беспробудно от желания нянчится. А потом к какой-то ушел. И меня с тремя детьми тоже полюбили, отца, может, мой муж не заменил, но хорошим другом стал. Они его “папой” зовут. Я на смене, а они ужин готовят.
Она протягивает мне телефон с видео, седоватый мужчина и трое разновозрастных мальчишек варят спагетти, режут колбасу огромными кусками, а самый маленький “плюет” из бутылки кетчупом.