Измена. Закрывая гештальты
Шрифт:
Вот я замечталась, а?
В моем телефоне обнаружилось сообщение: «Мама, мы с девочками решили сходить сейчас перед последним экзаменом в кафе. Здесь недалеко».
Набрала тут же Лерушу:
— Дорогая, долго вы планируете ваши посиделки?
— Мам, не волнуйся, я доберусь сама. Оставляю тебя в надёжных руках, — рассмеялась дочь.
А я выдохнула. Только сейчас поняла, насколько мне было важно ее мнение.
— Хорошо, не засиживайся. Жду тебя.
Дочь отсалютовала рукой с телефоном и
Когда Лера скрылась из виду, Глеб обнял меня и зашептал:
— Какой понимающий ребёнок. Чудо просто.
— Лера не ребёнок, она уже взрослая девушка, — не удержалась.
— Она твоя дочь, а значит, ребёнок! — заявил категорично и носом еще вдоль скулы провёл, выдохнув в ухо.
Мне показалось, что в мурашках я уже вся.
Мы пошли по стене дальше, держась за руки.
Глеб иногда останавливался, тянул меня к себе ближе и что-то показывал внутри самого Кремля. При этом обязательно как бы невзначай целовал в висок, макушку или затылок.
Я алела, смущалась и была невозможно, просто нереально, счастлива.
Как в далекой юности сердце то скакало в груди бешеным хомячком, то замирало вспугнутой полевкой, а дыхание перехватывало.
Спускаясь со стены в дальней, малопосещаемой части исторического архитектурного ансамбля, я чувствовала себя даже не юной неопытной студенткой, а восторженной малолеткой, с поправкой на чувственно-тактильные познания.
Поэтому, когда Глеб убирал пряди волос от моего лица, при этом нежно касался подушечками пальцев шеи и уха, я с трудом сдерживалась, чтобы не закатить от удовольствия глаза.
Невинные, почти случайные и незаметные ласки тихо сводили с ума. Голова кружилась не так, как последние полгода.
Мысли разбегались.
И делали это настолько успешно, что когда сильное тренированное тело прижало меня к древнему дубу, который наверняка помнил ещё Марфу Посадницу, я не нашла слов возражения или протеста.
Ничего путного или подходящего в голове не нашла.
А потом было оно.
Безумие.
Натуральное безумие.
И его надо было остановить.
Надо.
Остановить.
Но не…
Горячие жёсткие руки, сжимающие талию, скользящие по спине и ниже, жадные, глубокие, страстные поцелуи, кружащаяся голова от восторга, паники и недостатка кислорода.
Смешалось все это в сияющий фейерверками хоровод.
Арина, ты сошла с ума.
Тебе сорок лет.
Что ты творишь?
Он же настолько моложе!
Он же…
Ах!
Будут говорить, что брюки есть преграда для внезапного грехопадения — не верьте.
Врут.
Бессовестно.
Или им просто мужчины не те попадались.
Мне вот
Как и ноги.
Глава 40
Похмелье и прочие неожиданности
'Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь,
И каждый вечер сразу станет
Удивительно хорош…'
Василий Лебедев-Кумач «Как много девушек хороших»
Похмелье, та расплата, что наступает после любого хорошего праздника.
А тут я даже толком не осознала ещё всего восторга, а уже «приносят счёт»: стыд и сожаления, угрызения совести и ощущение провала.
Пришла в себя после череды фейерверков в голове, уткнувшись носом в шею Глеба и вцепившись зубами в его шикарную «трапецию».
Да мышцы у него — загляденье…
И не только они.
Езус-Мария, что я наделала?!
О чем только думала.
Нет, понятно, что не думала, но как теперь вообще?…
— Т-ш-ш, моя медовая девочка! К черту все сожаления, слышишь? Не смей даже… такой кайф даришь… а какая ты сладкая… — Глеб шептал все это мне в висок, пока я пыталась разжать сведенную от восторга челюсть.
Какой позор… холера ясна.
Надо срочно привести себя в порядок, извиниться? Поблагодарить? Мамочки, куда я попала? Какой ужас!
— Ари, малышка, посмотри на меня…
Нет-нет-нет!
Только не это. Я уже чувствую, как огнем горят щеки, полыхают уши, да все лицо и шея тоже.
Ой.
Сильные руки слегка встряхивают меня, одна крепко держит за талию, а вторая нежно приподнимает мое, соперничающее с помидорами, лицо.
Ой, мамочки.
— Девочка моя, ты прекрасна! Я в восторге, моя хорошая, тебе ни к чему смущение. Но, знаешь, я пока недостаточно впечатлился. Порадуй меня еще, пожалуйста, — выдохнул в губы и смял все возражения и возмущения страстным, жестким, подчиняющим поцелуем.
Нет, мне срочно надо прийти в себя, отбросить этот сумасшедший восторг и невероятную чувственную эйфорию.
Я так не могу. Не должна.
Все неправильно. Так нельзя…
Ой, мамочки мои.
Кому были все эти правильные и мудрые слова?
Горячие руки и губы за несколько минут справились с тем, с чем я боролась годами: к чертям снесли все воспитательные установки детства и некий налет цивилизации из отрочества, а про юность с ее запретами я даже не вспомнила.
Заставили забыть про хорошо/правильно/положено.