Изнанка мира
Шрифт:
— Я должен ее увидеть, — отцовская тирада, похоже, не достигла сознания адресата. — Как это сделать? Папа!!!
— Что, «папа»?! Что?!
— Пожалуйста! — Кирилл встал перед отцом на колени. — Где Ирина?
— Вот еще! Мало ли тварей на свете?! — Зорин отвел взгляд в сторону. — Так тебе самую ядовитую подавай!
— Пойми, мне нужно ее видеть! — в глазах юноши блестели слезы. — Нужно с ней поговорить!
Иван, не мигая, смотрел на сына.
— Где Ирина?!
— Сын…
Кирилл резко оттолкнул потянувшуюся руку отца.
— Где Ирина?!
Зорин встал, отошел в противоположный
— К ней нельзя… она политическая…
— Отец!
— Без разрешения не пустят! Будь ты хоть самим Лениным или… — Зорин запнулся. — Папой Римским.
— ТАК ВЫПИШИ МНЕ ЭТО РАЗРЕШЕНИЕ!!!
Иван обернулся и строго посмотрел на сына. Юноша был в исступлении. Зорин постоял еще немного, видимо что-то обдумывая. Потом подошел к столу, сел, медленно достал из тумбочки лист бумаги и, положив его перед собой, полез в карман за ручкой…
— Семенов! — начальник смены на Проспекте мира вышел из подсобки в крайнем раздражении.
После вчерашней дикой попойки вид у него был заспанный и помятый. Кровь еще не разгладила кожу щеки, на которой отпечатали причудливые узоры складки рукава, тетрадка, край которой угадывался в резкой прямой линии, и два непонятных предмета, оставивших глубокие борозды.
— Семенов! — крикнул он, хватаясь за голову. — Харэ стучать! И так башка раскалывается!
Пространство вокруг наполнял далекий металлический стук. Бам! Бам! Бам! Бам! Будто молотком по мозгу. Сменный не выдержал и снова позвал Семенова.
— Так это не я, товарищ старшина! — сказал солдат, подбежав к начальнику. — Это в герму стучат…
— И давно?
Голова ужасно болела.
— Давно! — довольный ответом Семенов улыбнулся.
— А что ж ты меня не позвал?!! — рявкнул на паренька старшина.
— Дык, это… — смутился боец. — Найти вас никак не могли…
Старшина лишь махнул рукой и направился к шлюзовой камере, которая служила источником немалого дохода. Открывание гермодверей, по любому поводу и без, категорически запрещалось. Соблюдение непроницаемости было вопросом жизни и смерти. Радиационная пыль, мутанты и атаки неприятеля являлись достаточным аргументом для того, чтобы массивные ворота оставались наглухо закрытыми, а использовался лишь узкий коридорчик с автоматизированной системой шлюзов и камерой дезактивации. Но такие коридоры имелись далеко не везде. Поэтому те станции-счастливицы, которые владели выходами на поверхность, не только в любое время пропускали за добычей своих сталкеров, но и брали за это немалую пошлину с чужих. Через окошко из бронированного стекла можно было легко разглядеть численность и вид скопившихся у ворот существ. В прежние времена, когда работала внешняя фотокамера, не требовалось даже выходить к первой двери, но уже лет десять как сложная видеотехника приказала долго жить.
Крепкий удар подкованным ботинком по шлюзовой двери сразу прекратил дробь с внешней стороны, и там воцарилась полная тишина, но в голове старшины шум все еще раздавался.
— Открывайте скорей! У нас раненый! — у окошка маячили две фигуры.
— Люди, — пробормотал сменный и задумчиво посмотрел в сторону Семенова. — Да-а-а уж… раненый… — протянул он. — И угораздило заступить старшим именно сегодня…
По створке снова
— Пароль! — потребовал старшина.
— Какой пароль?!
За дверью послышался слабый стон. А может, это жалобно отозвалась больная голова.
— Мы не с вашей станции… Мы вообще не с Ганзы…
— Вход тридцать патронов. С человека.
— Открывай скорей, сукин ты сын! Получишь вдвое!
Начальник смены тяжело вздохнул и развернулся, чтобы отойти от входа в шлюзовую. Дверь камеры очистки медленно закрылась за ним.
— Ладно… — мужчина сделал еще пару шагов и остановился, пытаясь собраться с мыслями. — Кирюхин, Власов, готовьте раствор! Сейчас этих, с поверхности, будете чистить! Потом в карантин их. А я пошел докладывать о незваных гостях.
На станции Сталинская, бессменной столице северо-востока Красной ветки, жизнь текла по привычному распорядку. Казалось, что смены руководства никто и не заметил. Или на эту смену всем было просто плевать. Общественные учреждения — баня, грибные плантации, детский сад, лазарет, столовая — работали по заведенному графику. Даже лозунги, столь любимые прежним секретарем Анатолием Лыковым, продолжали висеть на своих местах, пересекая пространство между колоннами и призывая трудящихся что-то там усилить, укрепить, умножить, да и вообще решительнее ковать победу коммунизма. Вот, вероятно, этим сталинцы и занимались, потому что праздношатающихся людей заметно не было, и только посередине платформы прохаживались два красноармейца.
— Где у вас тут тюрьма? — Кирилл постарался придать своему голосу солидности.
— С какой целью интересуешься, боец? — подозрительно сощурился патрульный.
— Кирилл Зорин, ординарец Сомова. У меня пропуск, мне надо арестованную допросить, — приврать про то, что он был ординарцем, Зорин придумал по дороге сюда, справедливо рассудив, что правда это или нет, никто выяснять не будет, а про то, что он выступал в дуэли как секундант Сомова, знали многие.
— Следуй за мной, — невозмутимо велел патрульный.
Шагая в торец платформы, спускаясь вниз по лестницам и углубляясь в служебные переходы, Кирилл не мог побороть дрожь: неужели сейчас он увидит Ирину? Как она? Наверное, испугана, переживает. Надо будет ее как-то успокоить…
Провожатый остановился перед красноармейцем в шинели и буденовке с нашитой красной звездой. В руках боец сжимал винтовку со штыком, преграждая доступ к двери, обшитой металлом. Неожиданное волнение обуяло Зорина, сердце бешено забилось.
Кирилл не мог понять, что вдруг с ним произошло, но спина моментально намокла, а материал под мышками прилип к коже. Постаравшись успокоить дыхание, он двинулся вперед.
— Что надо? — еще на подходе окликнул его часовой.
— Я на допрос… — ответил Зорин. — К Лыковой.
— Разрешение на вход! — часовой внимательно посмотрел на юношу.
Зорин достал записку отца и протянул караульному. Тот развернул бумагу, прочитал и сунул в карман шинели.
— А-а… — юноша потянулся за рукой красноармейца.
— Одноразовое, — пояснил тот. — Проходи!
Первое, что почувствовал Зорин, закрывая за собой дверь, — гнетущая влажная прохлада. И еще чуть уловимый гнилой запах подземной сырости казематов.