Изнанка мира
Шрифт:
— Всегда подозревал, что ты дура, а сейчас убедился, — зло перебил ее Федор. — Парень любит тебя без памяти. Он был ранен, валялся в госпитале, а потом сбежал на передовую. Еще у него отца убили, и утром похороны.
— Ранен? Как это? — девушка была ошарашена известием.
— Мы с Ганзой воюем. Ты не знаешь, что ли?
Только теперь она начала понимать причину необъяснимого молчания Зорина, но беспокоилась сейчас не об этом. Ирина почувствовала, что первоначальное удивление, радость узнавания, с которыми мужчина смотрел на нее, сменяется жесткой решимостью. «Неужели он уйдет, и я опять его потеряю?» — пронеслась тревожная мысль, кольнувшая сердце.
— Я выпишу тебе пропуск, нельзя завтра оставлять Зорина одного, — сказал Федор, а перед глазами у него
Сомов отвернулся и вжал кулаки в стену. Раньше полная опасностями нестабильность его жизни не оставляла времени подумать о семье. И сейчас, когда наконец он мог дать своим близким уверенность в завтрашнем дне, Федору вдруг страстно захотел иметь эту самую семью. Он представил у груди стоящей здесь женщины чмокающую головенку малыша — их ребенка. Про себя он твердил: «Я должен уйти… Я здесь по просьбе Кирилла, я не могу его обмануть… он же мне как брат теперь… я должен ее выпустить и сразу же уйти…»
Ирина неслышно приблизилась и прильнула к его спине, а руки, тесно прижатые к ребрам, заставляли при каждом вздохе чувствовать ласку нежных ладоней. Казалось, девушка превратилось в шелковистую ленту, что обволакивала его торс, которую он ощущал бедрами и даже подколенными впадинами. Сделав как бы подсечку, она повисла на его плечах теплой тяжестью, а волнообразная дрожь отзывалась сладконоющим спазмом в животе Сомова. Когда ее щека прижалась к лопатке и он услышал бессвязный шепот, то больше не мог противостоять этому беспомощному лепету, вечной женской мольбе о защите, перемешанной с древним, как мир, ослепительным обещанием… В следующее мгновение Ирина каким-то образом оказалась перед ним, а ее губы миллиметр за миллиметром ощупывали линию его подбородка…
Он не знал, что именно придавало такую фантастическую остроту каждому прикосновению — то ли красота и бьющая через край чувственность этой женщины, то ли понимание, что он, по древнему праву завоевателя, отбирает ее у другого.
На мгновение Федор сам изумился силе ощущений, которые не давали дышать, и уткнулся в ее шею. Пульс бился в его ушах гулким многократным эхом.
«Что же я делаю? Ведь Кирилл мне жизнь спас!.. А я забираю у него любимую… — думал Сомов, все крепче прижимая к себе горячее тело. — Да ведь он с ней не справится! Совсем мальчишка еще, а этой шалаве мужик нужен. Даже если я сейчас отступлюсь, все одно, через неделю она придет в мою палатку… Мы, как две половинки разорванной цепи, должны были встретиться. Она ждала именно меня, это ясно с первого взгляда…»
Федор замотал головой, стараясь выпутаться из воспоминаний. Уже засветились огни станции, дрезина начала замедлять ход. Сомов тихо произнес:
— У судьбы есть чувство юмора. Ты знаешь, мы ведь с ней на Ганзе встречались… Ладно, после поговорим. А теперь бегом на совет, опаздываем уже!
Глава -2
БАНЬКА ПО-КРАСНОМУ
Из комнаты, где было назначено заседание совета, в коридор доносились возбужденные голоса. Как видно, спор уже достиг такого накала, что его участники не могли сдерживаться.
— Нет, я, конечно, все понимаю… Но однако ж… Сомов весьма уважаем мною… Что ни говори, стал Секретарем партячейки всего севера Красной ветки… но есть же и предел терпению!.. — узнаваемо басил пожилой генерал с Преображенской площади.
— Скажите, сколько можно ждать?! Мы не дети. Если без надобности наша помощь, так и скажите. Зачем мы рисковали жизнью? Многие, как сталкеры, по поверхности к вам сюда пробирались! — визгливо возмущался другой голос.
— Да, да! — свое «фи» вставил и руководитель Черкизовской. — Я, между прочим, уже двое суток вообще не ложился… Вы говорили, что остались без руководства, мы, бросив все, примчались, а руководство, оказывается, уже на месте, только никак не соизволит почтить нас своим вниманием! Может, вообще никакой поддержки вам и не надо?
Переводя дыхание перед неплотно закрытой дверью, Федор, в который уже раз, остановил рвущееся с губ ругательство. Не подобало, конечно, руководителю партячейки материться, как простому грузчику, но так хотелось! Пьянящее чувство победы над давним врагом — Анатолием Лыковым — полностью заслонили бесконечные мелкие проблемы, которые назойливо требовали сил и внимания. Бремя власти было совсем не таким сладким, как казалось во времена оппозиции. Вот и сейчас он в полной мере ощутил пустоту, которая окружила его после смерти давних соратников — Лома, Ивана Зорина…
Сомов представил, как на такие заявления отреагировал бы Лом, словно наяву услышав его зычный бас: «А ну цыц! Вы же коммунисты, а не бабы базарные… Нет Федора — дела, значит! И нечего здесь демагогию разводить! Разбаловала вас Партия! Разнежил товарищ Москвин!»
Иван Зорин, конечно, более дипломатично, но тоже сумел бы разрулить амбициозные притязания соседей и давно начал бы заседание совета…
Увы! — Начальник обороны Красносельской Белобородько, хотя и был преданным партийцем, толково выстроившим защиту станции, самостоятельностью и решительностью не отличался, тушуясь перед многочисленным начальством.
— Товарищи, прошу вас, подождите, ну, не волнуйтесь! Конечно же нам нужна ваша помощь, очень нужна… — упрашивал он. — Ведь ганзейцы у самых ворот…
— У ваших, прошу заметить, — огрызнулся черкизовец. — У ВАШИХ ворот…
— Ворота у нас ОДНИ… — с нажимом проговорил Федор, выбрав именно этот момент, чтобы появиться на пороге. Он подошел к карте, разложенной на столе, и с силой ударил по ней кулаком. — ОБЩИЕ! Или вы надеетесь за метромостом отсидеться?
При виде главы партии РиК мужчины встали. На Кирилла никто не обратил внимания.
— Прошу прощения. Опоздал… — продолжал Сомов. — Кстати, это сын Ивана Зорина, Кирилл. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
Генералы тут же обступили парня.
— Скорбим с тобой… Ужасно скорбим… Очень большая потеря, невосполнимая… Прими соболезнования… Незаменимый товарищ… вечная память… всегда с нами…
Они суетились вокруг, говорили официозно-заученные фразы, одну бессмысленнее другой, хлопали по плечу, стискивали и, долго не отпуская, трясли ладонь. Кирилл остро пожалел, что согласился присутствовать на совете. Сквозь пелену подступивших слез, которые юноша всеми силами старался сдержать, он смотрел сейчас на тех, кто когда-то внушал ему глубочайшее уважение, и тихо ненавидел лицемеров. Кого они надеялись обмануть этой наигранной печалью? Как разительно, как быстро менялись их маски! Еще час назад эти шишки равнодушно прошествовали мимо, занятые собой, а теперь — нате-пожалуйте: сочувствуем-помним-грустим-жить-без-твоего-папы-не-можем. И отец, который был таким честным, открытым; должен был работать с такими показушниками? Слизь! Даже глянуть противно…