Изумрудный дождь
Шрифт:
— Вы говорите прямо как Эйбл Смайт, — не поворачивая головы, сухо заметил Николас.
В стекло он увидел, как мужчина бросил на него внимательный взгляд.
— Эйбл Смайт — это я. Николас удивленно повернулся к собеседнику:
— Правда? Я читал ваши заметки про этого художника. Эйбл с интересом посмотрел на него:
— И что вы по этому поводу думаете? Джей действительно талантлив или всего лишь непотребный пачкун? Чью сторону вы выбрали?
Николас еще раз посмотрел на картину, вбирая в себя ее бесстыдное, но потрясающее совершенство.
— Как она называется?
— «Томление». По
Действительно, от картины шел мощный поток чувственности, и другого слова, кроме «томления», нельзя было подобрать.
— Ладно, — оскорблять благопристойных граждан, рисуя вот такое безобразие, продолжил Смайт. — Только посмотрите: наготу женщины прикрывает какой-то жалкий лоскуток, все предельно открыто, одна рука держит грудь, а другая… стремится, так сказать, в весьма укромное место, как бы заменяя руку возлюбленного. — Критик слегка покраснел. — Однако заметьте, каждая следующая картина лучше предыдущей, талант развивается по нарастающей. Помяните мое слово, очень скоро этот художник обретет славу. Последний холст — лучшее тому подтверждение. Сила руки просто завораживает. Такое надолго врезается в память.
— Верно, — согласился Николас.
— Простите, как вы сказали ваше имя? Николас на секунду замешкался.
— Я не представился. Николас Дрейк, к вашим услугам.
— Николас Дрейк? Вы занимались строительством?
— В недавнем прошлом.
— Ах да, кажется, вы надолго уезжали из Нью-Йорка, и ваши планы так и остались планами. А почему…
— Прошу меня извинить, но мне пора, — оборвал его Николас и быстро зашагал по улице. Ему не хотелось объяснять, отчего он забросил свои строительные дела. Лишний раз бередить прошлое ни к чему. Но внутри он безжалостно издевался над собой. Хорош, нечего сказать! Надеялся, что если не утруждать себя ответами на вопросы о прошлом, то можно погрузиться в благословенное беспамятство? Оказалось-то совсем наоборот. Лицо Элли то и дело вставало у него перед глазами, вызывая к жизни мучительные воспоминания. Таинственный Джей, точно переложил на холст переживания Николаса. Томление терзало его. Он сразу возненавидел это чувство, потому что оно свидетельствовало о том, что душа его отнюдь не выжженное пепелище, как ему того хотелось.
Николас пробирался сквозь густую толпу, запрудившую тротуары, и нещадно ругал себя за то, что ноги сами несли его туда, куда он зарекся приходить. «Как мотылек на свечу», — мрачно подумал Дрейк.
Желание увидеть Элли снедало его с того момента, когда корабль вошел в нью-йоркскую гавань. Именно это желание выгнало его сегодня утром на улицу, заставило невежливо оборвать разговор с Эйблом Смайтом. Он хотел не думать об Элли, а увидеться с ней. Ругая себя самым последним дураком, Николас остановился перед такой знакомой дубовой дверью с матовым окошком.
Все в нем кричало: беги, и чем скорее и дальше, тем лучше. Минуты шли, и он наконец решился — поднял Руку и постучал.
Дверь распахнулась.
— Ники!
Николас, оказавшись в медвежьих объятиях Джима, чуть не свалился е обледенелых ступенек.
— Привет, Джим, — сказал он и без особого успеха попытался улыбнуться.
— Ники, это ты! Как я рад! Мы так по тебе
— Ну что ты, Джим, право… Все в порядке, — в замешательстве проговорил Николас.
— Каждый Божий день я вспоминаю тебя и Шарлотту, честное слово! А когда молюсь на ночь, то разговариваю с Шарлоттой, она ко мне приходит. Я ее просил привести тебя домой, и вот ты здесь!
Джим снова стиснул любимого Ники своими ручищами. Николас слова не мог вымолвить, и не только из-за богатырского объятия своего друга.
— Бьюсь об заклад, тебе тоже не хватает Шарлотты, правда, Ники?
Дрейк вспоминал о малышке каждый Божий день.
— Да, — только смог ответить Николас.
— Барнард с Ханной ушли на рынок, — сообщил Джим и, продолжая без умолку говорить, вернулся в дом, не подумав пригласить Николаса.
С тяжело бьющимся сердцем Николас все же решился и вошел следом. В доме пахло свежеиспеченным хлебом, а после ледяного холода улицы было отрадно попасть в живое тепло. Домашний очаг. Семья. Элли, наверное, у себя наверху?
Джим уселся за стол и начал рыться в жестянке с мраморными шариками.
— Ты сегодня выходной? — спросил Николас, с трудом отводя взгляд от лестницы на второй этаж.
— Выходной?
— Ну да. Ты сегодня не в магазине?
— Да нет. — С важной серьезностью ответил Джим. — Мы больше в магазин не ходим. Мы его продали. Больше шляпок нету.
— Да что ты говоришь? — удивился Николас и кивнул на стоящий в углу мольберт: — Барнард, как я вижу, все рисует?
Джим оглянулся, и вид у него стал такой, как будто до этого он никогда мольберта не видел.
— Еще бы! — рассмеялся он. — Остановиться прямо не может. Говорит, что в один прекрасный день станет знаменитым на весь мир.
Но когда Николас прошел в угол и поднял прислоненную к стене небольшую картину, Джим оборвал смех.
— Не надо, Ники! — воскликнул он и потянулся за картиной. — Поставь обратно! Мне нужно ее унести. Я Барнарду обещал ее убрать!
— Так ты и уберешь, — возразил Николас и, не выпуская картины из рук, осмотрительно отступил на несколько шагов. — Я только посмотрю.
Джим с мученическим выражением лица тяжело опустился на стул. Николас принялся разглядывать картину. Она потрясала мастерством.
— Великий Боже, я и не знал, что Барнард так здорово пишет.
На круглом лице Джима проступило явное беспокойство. Вся радость от встречи с Ники куда-то исчезла. Он вскочил на ноги. Жестянка полетела на пол, и шарики со стуком раскатились по полу. Но он этого даже не заметил.
— Отдай мне ее, Ники!
— В чем дело, Джим?
— Ники, уходи. Отдай мне вот это и уходи. Николас непонимающе посмотрел на Джима, пораженный его отрывисто грубым тоном.
— Тебе больше не надо здесь быть, Ники. Эллн очень рассердится, если узнает. Уходи отсюда. Николас был в затруднении. Он и сам знал, что ему не следовало сюда приходить. И не Джиму было напоминать ему об этом. Он чувствовал, что здесь что-то не так.
— Вообще-то я пришел повидать Элли.
— Нет! — выпучив глаза, выкрикнул Джим. Он вырвал картину из рук Николаса и изо всех сил прижал к груди. — Тебе нельзя ее видеть. Элли очень рассердится.
— Ну так хотя бы скажи ей, что я приходил, — уже холодным тоном продолжал настаивать Николас.