Изверг
Шрифт:
– А живет у нее?
– В том и беда. С родителями. Копит на квартиру... нет, на аренду, куда там. Ей навязываться не хочет, все говорит насчет собственной крыши над головой. А ведь она своих предков турнуть может в Митино, у них там медвежий угол есть, они там частенько и заседали, пока она свои компании на квартиру водила. И турнула бы давно, да он против. Ему утвердиться очень уж хочется, а она из-за этого в слезы. И так к ней редко вырывается, одни выходные в их распоряжении.
– Это она все тебе вчера рассказала?
– спросил я.
– Нет, - Людочка принялась разливать чай.
– Вчера другой
Она поставила початую коробку конфет в центр стола, и только сейчас заметила перед собой тарелку. Поковырялась в ней и снова отложила вилку.
– Вчера я пришла к ней, она уже хандрила. И по этому поводу успела пропустить стаканчик. Предложила и мне за компанию, ну не отказываться же. В таких случаях, сама по опыту знаю, лучше не отказывать и, самое главное, не спрашивать как дела и все такое, а то получишь по полной программе с подробностями за прошедший квартал. Часа два молча сидеть будешь и не знать, куда деваться.
– А ты спросила?
– Нет. Да, когда я пришла, она и не раскисла настолько. Держала себя, словом. Иной раз за слово вспомнит своего Юрочку, который все на работе да на работе, а о ней вспоминает два раза в неделю.
– Она его не ревнует?
– Ну что ты! Разумеется, нет. Как и он ее.
– Даже после всего?
– Мальчик так и сказал, что в ее прошлое он не полезет ни под каким соусом. Да она сама вроде как уже перебесилась. После обручения тише воды, ниже травы стала, на себя не похожа, на ту, что мы в прошлом знали. Это вчера ее здорово развезло, но то исключительный случай.
– Хандра.
– А что ты хочешь? Не так все просто получается. Когда я вчера к Нине забежала, она, наверное, уже что-то успела допить, а передо мной непочатую бутылку мартини поставила. И конфеты с пряниками на закуску. Я две рюмочки выпила, она - все остальное. Вспоминала о своем мальчике и под это за его здоровье и благополучие без всего смахивала. Я выпила с ней, раз, другой... потом мне как-то даже нехорошо сделалось, от одного того, с каким упорством, нет, остервенением, что ли, она этот мартини смахивала. Ее все никак не брало, наверное, поэтому она...
Людочка вздрогнула и зябко повела плечами. Я коснулся ее руки.
– Так она?..
– Нет, подожди, не все сразу. Потом, через полчаса, наверное, Нину неожиданно повело, как-то враз, точно внутри выключилось что-то. И она снова-здорово завела эту канитель о Юрочке. Заплакала. Я ее утешала, как могла, конечно, да что с пьяной бабы возьмешь, все одно - только себя слушать и будет.
Мне не хотелось расспрашивать ее о Нине дальше, но и молчать о ней было не слишком приятно. Так получилось, что Людочка ответила на вопрос, который я не решился задать.
– Да она и не напивалась, на самом деле, и намерения такого не было. Просто расстраивалась, что Юрочка с такой, как она, связался. Зачем полюбил, зачем заставил ее влюбиться. И зачем так с ней носится, точно в наказание за все, что с ней в прошлом было. И почему принимает, изверг такой, ее такую, какая она есть на самом деле, ничего не просит и не требует невозможного, лишь ответного чувства, которого у нее и так за все прошедшее время накопилось без меры. Вот так любит сесть пред ней, возьмет руки в свои, держит и говорит, какая она красивая. Или строит платы на будущее. А о том, чтобы ей самой угоститься, и не думает, будто ему простого прикосновения рук хватает.
Я покачал головой, но не сдержался:
– Может, хватает.
– Почем ты знаешь. Просто предложить стесняется или боится лишний раз напомнить о прошлом. Нина вся извелась из-за этого, она же по глазам видит, чего он хочет от нее. Да вообще, мальчик с Ниной полгода на "вы" разговаривал, пока она настоящую истерику не закатила.
– Могу себе представить.
– Вряд ли, - Людочка со стуком поставила чашку на стол.
– Мы все равно никого, кроме себя, понять не можем, да и себя самих знаем абы как. К другим же и относимся соответственно, по принципу - чужая душа потемки, а в потемках только черные кошки и водятся. А тут совершенно чужой человек, не родня, не приятель. На вторую неделю знакомства подарил Нине букет алых голландских роз, девять штук, можешь представить, сколько это чудо стоит, подарил и попросил разрешения изредка заходить навещать, когда и если она посчитает нужным. Вчера она об этом случае раз три вспоминала.... Да она много чего вчера вспомнила, все в том же духе, пересказывать никакого времени не хватит. И о первом рандеву, и о первой ночи...
– Представляю себе со скрипом.
Людочка холодно посмотрела сквозь меня.
– Ну, разумеется, этого я и ожидала. Она все твердила, то совсем незачем было ему в нее влюбляться, что он, изверг, и свою жизнь сломает и ее разобьет. Обо мне Нина забыла напрочь к тому времени, я так поняла. Потом достала таблетки.
– Таблетки?
– переспросил я.
– Я подумала, что это от похмелья или что-то в том же духе...
– она помолчала.
– Словом, когда Нина стала запивать их мартини, я ни сном, ни духом. Да и ни с чего вроде бы волноваться. Потом, правда, она еще выпила. И еще. Чуть не горстью. Я попыталась ее отнять от этих таблеток, отобрала тюбик и тут только надпись разглядела. А она уже тяжело так хрипит и на пол, как при замедленной съемке, валится.
Сколько она молчала, я не заметил. Долго, должно быть, всю, скопившуюся за время молчания тишину эту я ощущал как во сне, пока долгий гудок автомашины снизу не прервал мои мысли. Людочка вздрогнула, покосилась на меня, на остывший чай и добавила коротко, сухим ломким голосом:
– Какая-то гадость, забыла, как называется: тазепам, нозепам, что-то из этих. Хорошо "скорая" приехала быстро, через четверть часа всего.... Я ее все это время в ванной держала, под душем... она не сопротивлялась даже.
Снова тишина.
– А потом что?
– почему-то очень тихо спросил я.
– Мальчик всю ночь дежурил у постели. Утром сказал мне, Нина долго плакала и просила прощения. Он у меня еще спрашивал, за что.
Часы пискнули, отсчитав полночь часов и начиная новый день. Я поднялся, подошел к окну. Через мгновение Людочка оказалась рядом.
Мы смотрели в окна соседнего здания, точной копии нашей многоэтажки, и долго молчали. Я ловил свое отражение в отблесках бра на стекле, а после еще долго смотрел на дом. Людочка не говорила о Нине больше, если и произносила фразы, то только о том, что видела перед собой.