Изверги
Шрифт:
Обычно встречи при «забивании стрелок» происходили в безлюдных местах. Где-то на пригородных пустырях чтобы никто не мог помешать — спокойному «разбору базара» между переговаривающимися сторонами. В городе несколько районов и на каждый район по одной крупной «бригаде», но на самом же деле конечно количество группировок (в общем, по городу) было гораздо больше. Постоянно происходили всякие «кипения» в этой взрывоопасной среде. Одни группы распадались, зато тут же появлялись в удвоенном количестве другие. Трудно было сказать, сколько их было на самом деле. Но самих этих групп было на самом деле гораздо больше, чем, во всяком случае, сообщалось по обыкновению в милицейских сводках и все они без исключения бились с огнестрельным
Причём чем мельче была группировка, тем зачастую безрассуднее и ожесточённее, а самое главное наглее и отчаяннее она отстаивала свои «права». То и дело между их клиентами возникали конфликты. И эти конфликты ежедневно «разруливались» этими «крышами». То есть улаживались «на разборках» по предоставленным самой жизнью определённым «понятиям». Обычно самими участниками, то есть вооружённой огнестрельным оружием «братвой» в том или ином месте. Довольно-таки часто происходили перестрелки и бойни: с соответствующим числом убитых и раненых молодых и крепких парней с той и другой из сторон.
То же самое произошло и сейчас. Люди сошлись и, не придя ни к какому взаимоприемлемому соглашению, решили в очередной раз договориться силой оружия. За всем этим естественно скорей всего крылись и ещё какие-нибудь свои тайные и давние причины, а эта «мелочь» лишь послужила поводом. В то ранее утро как передавали в новостях, потом по местному телевидению погибло с обеих сторон — семь человек. Лис — он же Алексей: мужчина двадцати девяти лет, холост (так, пожалуй, мы его и запомним) неоднократный чемпион Советского Союза, двукратный чемпион Европы, серебряный призёр чемпионата мира, мастер спорта по вольной борьбе и т. д. и т. п. — погиб в перестрелке между группировками организованной преступности…
Пятнадцатая глава: уход из стаи…
Геннадий Николаевич ушёл и с его уходом, стало как-то уж чересчур почему-то пусто — и так нестерпимо пусто! в душе Вячеслава Сергеевича, что он даже сейчас немного пожалел о том, что тому так скоро пришлось уйти. Но иначе поступать, конечно же, тот и не должен был. Потому как могут в скором времени, считай уже вот-вот появиться и другие участники их группировки — их волчьей стаи. А сейчас? — сейчас это даже очень хорошо, что он остался теперь один. Ему как раз ещё очень многое надо обдумать и решить до их появления. Он прекрасно понимал, что теперь у него будет, несомненно, само собой свой «геморрой». Свои каверзные (всякие «штучки-дрючки») и скорей всего в первую очередь всё те же «психические проблемы» и нервотрёпка. Какие-то там, на первый взгляд кажущиеся ему вовсе даже ненадобными все эти теперь объяснения со своими бывшими подельниками.
Ко всей этой чуши он был не только абсолютно безразличным, но и вообще она ему казалась даже скорее лишней (или так он, во всяком случае, может быть, просто на это себя настраивал). Типа того: так что же они ему, поэтому поводу могут вообще сказать или тотчас скажут? Какие могут со своей стороны «налепить предъявы»? И какими могут вдруг случиться всё-таки для него они острыми — все эти их претензии по сути своей. Да и вообще: он даже уже себе пытался как-то представить их всех — вообразить перед своими глазами, но этого у него никак не получалось.
Он знает точно, что он им совершенно ничего не должен. И ни чем перед ними не обязан — всё, что он делал — он делал только сам. А всё-таки, наверное, какими у них будут «дурашливыми их рожи» — и их широко раскрытые «хлебала», когда он вдруг сообщит им о своём непоколебимом намерении… Как они вообще к этому отнесутся?! Тут, он даже невольно засмеялся слегка, но смех тот, правда, был слишком всё-таки для такого громкого своего названия определённо мало или скорее совсем мизерно значительным. Скорее это была некая пародия такового действия, нежели само проявление в полном его виде и присущем ему объёме. А потому следом за тем вроде как заблудившимся проявлением вылезло теперь уже новое уродливое и даже наверняка ядовитое какое-то скверное предчувствие чего-то приближающегося к нему: неумолимого, безжалостного и в тоже время бесконечно омерзительного. Определённо, при возможном некотором стечении обстоятельств могущее элементарно оказаться в конечном итоге даже смертельным.
Таков был тот мир, в котором он уже довольно-таки долгий срок копошился — вот именно! — копошился, а не иначе. Где они ради наживы пожирали всех вокруг себя и готовы сожрать, кроме того в любой момент даже друг друга. И трудно сказать, куда и по каким рельсам вообще нёсся этот бешено мчащийся преступный состав. У которого нет — стоп-крана! Но с которого непременно необходимо уже как можно скорее спрыгивать. А это значит надо немедленно покидать его на полном ходу при любой полнейшей опасности… И каким бы не, казалось бы, это безумством он просто должен это сделать! Теперь в его сознании в абсолютно полной мере всё это вдруг выяснилось для него раз и навсегда — а значит, и нет назад уже пути. И не надо… лучше уж тогда даже смерть!
Теперь-то его матушка всё знает, они обсудили с ней давеча в ту долгую ночь, в которую они окончательно тогда решили, что он непременно уйдёт из банды и затем следом отправится в монастырь для замаливания своих грехов. Уйти — чтобы спасти там, в каждодневных и беспрестанных молитвах свою упавшую в поганый мерзопакостный омут душу, душу было растерявшуюся в нём в том неожиданном для неё умерщвлении самой себя. Так, в общем-то, и постановили они вместе с матушкой. Решили так же: что человека того которого он отпустит обязательно он потом пошлёт к матушке чтобы пристроить его — помочь ему — вылезти из этой «страшной трясины бедствий». А поэтому тот теперь будет жить в одной из комнат их квартиры на правах собственной. Чего он собственно уже сделал: отпустил и передал ему адрес. Осталось за малым: объясниться с бывшими «товарищами» и покинуть этот суетный светский мир, уйдя в монастырь.
Вячеслав знал, что вот-вот с минуты на минуту должны уже начинать в неопределённом порядке появляться кто-то из его бывших подручных и соратников по грабежам. Вследствие этого выйдя на улицу, он присел на лавочку и решил ещё раз в голове прокрутить, что и как он будет говорить. Сначала собирался он, дождавшись и собрав всех тех вместе объявить им о своём таком намерении как бы разом — всем; поэтому сейчас он заранее хотел продумать хорошенько свою речь, чтобы потом не мямлить, а говорить твёрдо и уверенно. Но как назло мысли либо урывками путались, либо совершенно отсутствовали: ну хоть какая-нибудь более менее путёвая пусть и завалящаяся бы появилась. Ноль! Тогда он решил, что поступит, так как получится само по себе.
Первым подкатил на своём новеньком «Фольксваген» — почти нулёвом — самой последней модели как тот сам частенько не без гордости в весёлых компаниях хвастался — здоровенный Борман. Борманом его кликали ещё с давнишних времён, когда они — многие из них — только как раз начинали заниматься классической борьбой (им было по десять — двенадцать лет тогда) под руководством одного прекрасного тренера на спортивном манеже центрального стадиона города. Тогда это было совершенно мирное прозвище, однако теперь которое, выдержав немало «передряг и лихолетий» немыслимо окрепло — став по достоинству настоящим боевым «погонялом». Он и в центральной тюрьме, где он «чалился» восемь месяцев пока был под следствием, закалился и сам — и подкрепил имидж «блатного урки». Если, по правде говоря, то — во всей этой «чехарде» было больше рисовки, нежели истинного зековсого геройства (настоящий рецидивист на это только бы иронично ухмыльнулся), но так или иначе он ни в чём не проиграл.