К последнему городу
Шрифт:
Теперь даже Франциско почувствовал облегчение, как будто этот человек изгнал отсюда злых духов.
Смех Луи продолжал звучать у него в голове. Усталость, думал он, уничтожила все их здравомыслие и чувство юмора. Что же касается демонов, то он представлял себе жреца, похожего на лягушку, который поднимается по этим древним ступеням при свете факела и приказывает своему народу навсегда отказаться от своих безделушек. Святой обман дохристианской хитрости. Ему начинали нравиться инки.
Позже, стоя на небольшой площадке на самом верху лестницы, Роберт тоже представил себе, как заклинали водного демона, то зло, о котором говорила Жозиан. От мокрой травы поднимался омерзительный запах. Зло, думал он, это просто подходящее слово для всего, что вызывает в людях омерзение и чего они не могут понять. Слабые порывы ветра гнали рябь
Ему захотелось уйти отсюда. Здесь больше не на что было смотреть. Повсюду виднелись лишь обтесанные камни, чье предназначение было давно утрачено. Он не знал, чем они были раньше. Никто не написал об этом. Это место было немым.
Забравшись на вершину холма, он увидел дворец Манко. Его некогда высокие стены обрушились и превратились в груды камней, башни – в невысокие курганы, поросшие густой травой; на их склонах пастух пас стадо коров.
Роберт прошел по комнатам дворца, ничего при этом не испытывая. В любом случае здесь все равно не было никого, кто мог бы услышать о том, что он знал. Остальные путешественники разбрелись по развалинам. С грустным удивлением он вспомнил свои страстные речи, произносимые несколько дней назад, у горной крепости Чокекиро. Казалось, это происходило давным-давно. И здесь повсюду была все та же знакомая архитектура, те же особенности – дверные косяки и притолоки, а кое-где сохранились даже тяжелые, массивные ворота из тесаного камня. Он дотронулся пальцами до каменных оконных проемов, прижал ладони к подоконнику – в надежде, что это прикосновение оживит его. Но поскольку он был не в состоянии описать эти строения словами, они казались ему не вполне реальными. Эти камни обтесывали много-много лет назад. Они были все в пятнах от лишайника.
Идя вдоль осевших стен, он столкнулся лицом к лицу с Жозиан. Она обнимала себя за плечи, хотя ветер уже давно стих и даже выглянуло неяркое солнце. Она сказала:
– Вы были очень злые с Франциско.
– А вы что, действительно поверили всей этой ерунде о демоне?
– Не знаю. Может быть.
Роберт уставился на нее. Подобно этой стране, она, казалось, пряталась за плотную завесу, которая пропускала только какие-то непонятные знаки и символы.
– Люди должны знать то, во что верят, – сказал он почти со злостью.
Они шли рядом.
– Нет.
– Значит, вы полагаете, что зло само по себе – это нечто определенное, как болезнь. Тогда, наверное, вы и инков считаете злом.
Она рассмеялась: снова этот странный, переливчатый звук. Совершенно непонятно, есть ли в нем насмешка или за ним не скрывается абсолютно ничего.
– Я полагаю, что инки были очень маленькие.
– Что?
– Дверные проемы очень низкие. Горный народец. Они похожи на мой народ, тех, кто живет на юге Франции. Они почти не растут.
Она задрожала и снова обхватила себя руками. Он заметил слабый румянец у нее на щеках.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил он Жозиан.
– Не знаю. Мне не холодно, мне, скорее, жарко.
– Тогда, может, вам лучше вернуться в лагерь? – Он дотронулся до ее руки. – Это слишком тяжелое путешествие.
– Да нет.
Он вдруг осознал, что говорит только о себе. Она выглядела бодрой и даже счастливой. Этот день, похожий на оазис в пустыне других дней, когда они карабкались по горам и пробирались сквозь джунгли, вернул других путешественников к жизни.
Она сказала:
– До Вилкабамбы осталось всего четыре дня пути.
– Да, и надеюсь, он того стоит, – отозвался Роберт.
– Проводник думает, что не стоит, он говорит, что этот город почти весь скрыли джунгли. Но Луи говорит, что только европейцы знают толк в руинах. Думаю, что он окажется замечательным, этот Вилкабамба.
Роберт не знал, что ей ответить. Вилкабамба все еще казался ему скорее абстрактной идеей, чем реальным местом. И когда они наконец достигнут его, он может оказаться таким же нагромождением серых камней, бывших когда-то стенами и дверными проемами, которые уж давно стали безликими и мертвыми. Сейчас, идя рядом с этой женщиной по непонятным руинам, он чувствовал, что их ускользающий от него смысл начинает его утомлять. Жозиан разбудила его и тут же разочаровала.
Ее глаза блестели каким-то нездоровым блеском.
– Вам следует найти Луи, – сказал Роберт и сам удивился тому, как печально прозвучали его слова.
В этот момент, хотя она еще и не осознала этого, он уже понял, что отпускает ее – или отпускает себя самого, откладывая в сторону все, что он к ней чувствовал, как откладывают костюм, который не подошел.
– Луи, наверное, где-то спит. – Она рассмеялась и весело побрела дальше. – Он говорит, что идти куда-нибудь сегодня – слишком уж большая жертва для него. Это как работать по субботам.
Роберт прилег у главной дворцовой площади, все еще чувствуя какую-то смутную грусть. Несколько минут он слышал шлепанье ее сандалий по утоптанной земле. Потом и эти звуки стихли. Он ощущал спиной мягкую, сочную траву. Здесь, в этом дворце, испанские предатели, которым Манко предоставил надежное убежище, хладнокровно убили его за игрой в кольца. К Роберту тихо подошла Камилла и села рядом. Склоны и вершины невысоких гор, сплошь покрытых джунглями, сомкнулись вокруг них темным кольцом.
Немного погодя непонятно откуда до них донесся дрожащий свист индейской флейты. Этот звук ни с чем нельзя было спутать. Они уже однажды слышали его, в городке на севере Италии, тогда они поспешили на площадь и увидели группу индейцев из Перу, которые бродили по ней, одинокие в этом древнем городе в чужой стране. Они играли разрывающую сердце музыку на флейтах и барабанах и танцевали в кругу, опустив головы, не обращая никакого внимания на туристов, которые без конца снимали их. И вот до них снова донеслась та же музыка – хриплая и гулкая: где-то далеко в горах играла одинокая индейская флейта. Роберту казалось, что она оплакивает все потерянное и, наверное, забытое этим осиротевшим народом: несчастная душа, навсегда оторванная от своих предков. Ни он, ни Камилла не стали интересоваться, откуда доносятся эти звуки. Они просто улыбнулись друг другу и снова закрыли глаза, пока флейта, наконец, не замолчала – так же внезапно, как и начала играть.
Он не знал, сколько времени они так лежат, когда услышал шелест травы под чьими-то ногами. Какой-то голос пробормотал:
– Senior! [21]
Роберт открыл глаза и увидел перед собой какого-то незнакомого мужчину. Это был пастух-mestizo, его куртка сильно потерлась там, где через плечо была переброшена веревка. У него были темные смущенные глаза.
– Le interesan las cosas viejas? [22] – Он что-то аккуратно держал кончиками пальцев.
21
Сеньор! (Исп.)
22
Вас не интересуют старые вещи? (Исп.)
Роберт нехотя поднялся на ноги и протянул руку. На ладонь лег клочок старой выцветшей хлопковой ткани. На ней он разглядел изображение удивительного зверя, малинового и бледно-голубого цветов, – может быть, ягуара.
– Откуда у вас это?
– Treinta soles [23] .
– Нет. Откуда? – Роберт жестами показал на горы вокруг. – Donde? [24]
Мужчина с сожалением посмотрел на него, как будто Роберт грубо нарушил какие-то негласные правила здешнего этикета, потом опустил глаза.
23
Тридцать солей (исп.).
24
Откуда? (Исп.)