К 'последнему' морю (др. изд.)
Шрифт:
– Сейчас, мой повелитель, они будут здесь.
Субудай повернул коня и хлестнул плетью. Саврасый засеменил обратно ровной иноходью.
Свита Бату-хана расположилась на склоне холма, перекидываясь шутками, и всматривалась вдаль. На бирюзовой поверхности моря, как стая белых лебедей, рассыпались бесчисленные корабли с повисшими от безветрия парусами. Солнце переливалось яркими блестками на едва колеблющейся морской глади.
В этой свите находились: болезненный сын Бату-хана Сартак, братья Орду и Берке, летописец Хаджи Рахим и несколько темников. Слуги с запасными конями и навьюченными
Послышались крики и вопли. Несколько татарских всадников гнали десятка два пленных. Они были избиты и ободраны до крайности. Все пленные были в овчинных безрукавках, расшитых цветными узорами, и широких шароварах, перехваченных у лодыжек ремнями. Длинные до плеч темные кудри растрепались во время борьбы, руки, связанные за спиной, разодранные, когда-то белые рубахи, на ногах кожаные пошевни - все носило следы отчаянной борьбы, и кровь продолжала сочиться из незакрытых ран.
Некоторые шли, спотыкаясь, видимо, покорившись неминуемой гибели, другие продолжали упираться, и монголы, ругаясь, беспощадно хлестали их плетьми.
Позади ехал Субудай и торопил воинов. А за великим полководцем следовал на сером, мышиного цвета, старом осле Дуда Праведный. Он усердно колотил пятками, бока осла, стараясь ускорить его ленивый ход.
На берету монголы выстроили пленных; половина из них сейчас же уселась на землю, угрюмо, как затравленные звери, озираясь по сторонам.
Бату-хан заметил прибывших пленных и направился к ним. Кто-то из монголов стал снова хлестать сидевших:
– Ты видишь, упрямая шкура, кто перед тобой на белом жеребце? Это повелитель мира.
Сидевшие извивались, стараясь уклониться от удара.
Бату-хан остановил воина, подняв руку:
– Довольно.
– Кто вы, непокорные, осмелившиеся воевать с покорителем вселенной?
– прохрипел Субудай-багатур.
Тогда подъехавший рыжий Дуда доказал, что он действительно знает двадцать два языка различных народов вселенной. Он заговорил на непонятном наречии. Пленные сразу оживились. Сидевшие стали выкрикивать слова, похожие на проклятья.
– Амен!
– прервал их Дуда и обратился к Субудай-багатуру. Эти люди из горного славянского племени. Они живут на вершинах гор в селениях, похожих на крепости, и, гордые, никогда живыми не сдаются в плен, а бьются до последнего издыхания.
– Как же вы захватили этих упрямцев?
– спросил Бату-хан.
Один из сопровождавших ответил:
– Нам было приказано привести пленных. Мы на них набросили арканы и поволокли по камням, а потом связали.
– Спроси их, почему они сопротивляются, если их мало, а мое войско бесчисленно, как небесные тучи?
Дуда, соскочив с осла, снова заговорил с пленными. Сперва пленные кричали все сразу, потом Дуда убедил их, чтобы ответил ктонибудь один. И статный юноша с израненным опухшим лицом, слизывая кровь с разодранной тубы, стал горячо что-то доказывать.
– Чего он хочет?
– спросил Бату-хан.
– Это пастух из селения, что
– Скажи им, что я хвалю храбрых тружеников и позволю им жить свободно, если они покорятся и поцелуют копыта монгольского коня.
Дуда объяснил пленным слова монгольского владыки, выслушал их ответ, погладил задумчиво свою рыжую бороду и сказал:
– Они согласны поцеловать копыта твоего коня и будут верно служить тебе, но просят вернуть их детей. Твои воины захватили их и увезли в свой лагерь.
– Это хорошо!
– сказал Бату-хан.
– Из этих детей у нас вырастут опытные смелые воины. Субудай-багатур, покажи мне чертеж земли. Я хочу понять, далеко ли город Тригестум.
– Сейчас покажу, великий?
– сказал одноглазый полководец и, вложив пальцы левой руки в рот, свистнул так пронзительно, что, казалось, эхо отозвалось в горах. Это ответил издали его слуга, узнав свист хозяина. Вскоре, пробиваясь через ряды всадников, примчался старый монгол на свирепого вида игреневом коне, держа в поводу еще другого коня с вьючными сумами.
Он достал кожаный кошель и подал его Субудай-багатуру. Тот вынул пергамент, на котором был нарисован грубый чертеж Мадьярского королевства и Адриатического побережья.
Пленных развязали; они еще с трудом двигали руками, затекшими после туго завязанных ремней. С кряхтением нагибаясь, они поочередно целовали копыта равнодушно стоявшего коня.
Бату-хан указал плетью вдаль:
– Как зовется селенье и крепость там, в тумане, на берегу?
Один из пленных стал объяснять:
– Это город Спалато. В нем находится дворец римского императора.
– Я хочу его увидеть. Будут ли еще города?
– Разве мелкие гавани и крепости. Затем будет один богатый город с гаванью, полной венецийских кораблей, Тригестум. Там в крепости живет важный начальник, и у него много воинов.
– А что будет еще дальше?
– Будет устье реки Падус, где лежит богатейший торговый город Венеция. И все эти корабли на море венецийских купцов.
– А во сколько дней из Венеции можно проехать дальше до столицы "вечерних стран" Рума?
– Простым людям теперь туда не доехать: всюду заставы. Там ожидают твоего нападения. Но ты же разрешения ни у кого не спросишь и проедешь в Рум во столько дней, во сколько пожелаешь.
– Много ли войска там собралось?
– Какое там войско! Никто не хочет воевать. Все убегают. Даже, говорят, сам император убежал из Рума на остров Сицилию.
– Не для чего срезать яблоко. Оно уже созрело и само упадет в твою ладонь!
– воскликнул ненавидевший всех франков Абд ар-Рахман.
– Что прикажешь сделать с этими пленными горцами?
– спросил Субудай.
Бату-хан не ответил и вдруг, против ожидания, провел пальцем черту сверху вниз, - этого жеста боялись все: им он осуждал на смерть.