К. Р.
Шрифт:
По вечерам обитатели Дудергофа спускаются к озеру и катаются на шлюпках; мы с женой и маленьким нашим Двором не отстаем от других. Иногда артиллерийские юнкера распевают прелестные хоровые песни, скользя на катере по гладкой, зеркальной поверхности воды; и все лодки останавливаются, гребцы бросают весла и, притаив дыхание, прислушиваются к чудному пению.
Служба у меня отнимает много времени от этой дачной жизни. Но и тут, в лагере, на ученьях, маневрах, стрельбе и прочих занятиях я чувствую себя как на даче и не жалуюсь. Лето у нас стоит хорошее. Я люблю наши воинственные упражнения под палящими лучами солнца, среди полей, где на необозримое пространство кругом расстилается пестрое море цветов, лугов. Мне кажется, всюду можно находить свою поэзию и везде находить много прекрасного; даже и в такой сухой работе, как наши пехотные занятия, можно сыскать некоторую прелесть…»
Так писал Константин Гончарову 20 июля 1884 года, в первый год жизни с молодой женой. В следующее лето она оставалась в Павловске — ждала ребенка.
Однажды утром, будучи в лагере, он вскочил очень рано и помчался в Павловск. Это был День обретения честной главы святого пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Ему хотелось, чтобы ребенок, его первенец, родился в этот день. Константин любил, чтобы важные события в его жизни совпадали с датами, имеющими для него особое значение.
Но торопился и волновался он напрасно. Лизу, округлившуюся, румяную, нашел за завтраком. Она весело стучала ложечкой по яйцу в подставке от Фаберже и лукаво спрашивала: «Ну, что там, внутри?» Слово «внутри» говорила с акцентом, но очень мило. Ну, что ж, Петербург почти весь был «с акцентом».
Константин вспомнил, как однажды офицеры полка собрались в кружок и говорили о засилье иностранных слов в русских войсках. А потом «прибирали» старые русские выражения к устоявшимся чужим: «корпус» хорошо бы назвать «тьмою», командира корпуса — «темником», «дивизию» — «ратью», «бригаду» — «четою», «батальон» — «дружиною», «фельдфебеля» («Фу, какое неуклюжее слово», — сказали все) — «старшиной»… Константин тогда объявил: «Будь я царем — немедленно выбросил бы все иностранные наименования»…
Жена «иностранные наименования» употребляла не в армии, а дома. Иногда это раздражало, а иногда, глядя, как она пытается справиться с длинным русским причастием, умиляло. Он доставал с полки стихи и не декламировал, а пел ей строфу, стараясь увлечь ее созвучиями. Лиза была чутка к слову, к его музыкальности. Сердце его смягчалось совершенно, когда она просила: «Прочитай о воспоминаньях, я люблю эти твои стихи». И он читал:
Нет! Мне не верится, что мы воспоминанья О жизни в гроб с собой не унесем; Что смерть, прервав навек и радость, и страданья, Нас усыпит забвенья тяжким сном. Раскрывшись где-то там, ужель ослепнут очи, И уши навсегда утратят слух? И память о былом во тьме загробной ночи Не сохранит освобожденный дух? Ужели Рафаэль, на том очнувшись свете, Сикстинскую Мадонну позабыл? Ужели там Шекспир не помнит о Гамлете, И Моцарт Реквием свой позабыл? Не может быть! Нет, все, что свято и прекрасно, Простившись с жизнью, мы переживем И не забудем, нет! — Но чисто, но бесстрастно Возлюбим вновь, сливаясь с Божеством!У нее на глазах появлялись слезы.
— Ох, Костя, — говорила она, — мы с тобой… l'ame п 'a pas d'ages… [28]
— Ну вот, — смеялся он, — с немецкого акцента на французский язык — как тут русскому выжить?!
Наконец, событие огромной важности произошло. Константин бросился к себе в комнату, надел свежую сорочку, китель, брызнул на себя английским одеколоном. Пришла Александра Иосифовна, вся в белом, совершенно спокойная и торжественная. Он знал это состояние матери в особо важных событиях и следил за ее лицом. Из спальни раздался тонкий, звучный голосок. Они бросились к Лизе, а доктор Красовский воскликнул:
28
У души нет возраста (фр).
— Мальчик! Да еще какой плотный, здоровый!
Константин, не решаясь отойти от жены, слышал, как плакал его новорожденный сын.
Тут принесли рубашку, которую молодой отец снял накануне вечером, и завернули в нее малыша — таков русский обычай. На часах стрелки показывали 6 часов 22 минуты.
Вечером Константин записал в дневнике: «1886 г., июнь 23…… Мне не суметь выразить словами, что я почувствовал, не вспомнить всех оттенков впечатлений, пережитых в это мгновение. Я еще никогда не испытывал такого блаженства, такого священного восторга. Мне казалось, что я не вынесу этого неземного счастья; я спрятал лицо в складках рубашки у жены на плече, и горячие обильные слезы полились у меня из глаз. Хотелось остановить, удержать свою жизнь, чтобы сердце не билось и ничто не нарушало бы святости этого мгновения».
Вскоре малыша ожидало первое празднество. Министр двора граф Воронцов-Дашков доложил Государю, что всё к шествию готово. Государь и сестра Константина Ольга, Королева эллинов, открывали шествие. Следом шло всё семейство. Мальчику предстояло три первых таинства: крещение, миропомазание и причащение. Отец переживал за него всю торжественность этих минут. Сам же ребенок тихо и спокойно спал на парчовой подушке, даже не подозревая, что только потому, что он носит фамилию Романов, в один из жестоких дней 1918 года кто-то поставит его на краю шахты и живым, так мало пожившим на свете, сбросит в бездну…
А сейчас Константин радовался тому, что сына несут мимо солдат его роты, которые видят Государя, Государыню, весь выход и его первенца. У всех были растроганные лица. Свершилось причащение, пропели «Тебе Бога хвалим», прочитали многолетие и маленького христианина осенили крестом.
Лето подходило к середине, и Великого князя волновало устройство детских комнат в Мраморном дворце, куда зимой, как обычно, переезжала семья.
В Петербург Великий князь ехал с отцом Иоанном. Иоанн Леонтьевич Янышев, знаменитый придворный протопресвитер, был человеком мудрым, просвещенным, пользовавшимся беспримерным авторитетом среди духовенства и своих питомцев Санкт-Петербургской духовной академии. Всю дорогу они проговорили о просвещении и воспитании молодежи.
— Я так храбро рассуждаю о деле воспитания оттого, что тема общая. А вот с чего начать воспитание собственного сына, не знаю, — сказал смущенно Константин.
Иоанн Леонтьевич по-доброму улыбнулся:
— Многотрудное это дело. Но есть у него начало: по моему мнению, младенческая жизнь ребенка имеет огромное влияние на всю его последующую жизнь, и счастлив ребенок, окруженный нежною и тихою обстановкой любви, попечений и ласки в эту бессознательную пору.
Детские комнаты были готовы. Как говорил домашним Константин: «Остается только руками развести, рот растянуть и ахнуть». Прихожая с необыкновенной лестницей была ярко-красного цвета с каймой по карнизу, в древнерусском стиле. Изразцовая печь вся в зелени. По стенам висели портреты Царя Михаила Федоровича и русских Цариц. Дверь открывалась в малиновую переднюю, где стояли расписные шкапы, деревянные резные скамьи, стольцы и столы, одна скамья была разноцветной. Дальше шла большая комната с бледно-розовыми стенами, украшенными картинами. Одна из них — боярин Стрешнев молится на коленях вместе с дочерью Евдокией — висела раньше в детской над кроватью брата Николая. В гулевой темнел портрет патриарха Филарета, а в красном углу — большая икона Владимирской Божией Матери с медной лампадой, столы и скамьи — дубовые. Направо дверь ведет в опочивальню с голубыми стенами. В подоконник врезан стульчик для малыша. Здесь же пеленальный стол и раздвижная кровать для няни. Рядом со спальней — комната кормилицы с белыми изразцами, дубовыми панелями и пестрой каймой по карнизам.
Приехав четырехчасовым поездом в Павловск, Константин восторженно рассказывал Мам'a и брату Дмитрию о детских комнатах. Дмитрий был не женат, слыл женоненавистником и страстным кавалеристом. «Я хотел бы, чтобы вы посмотрели моих годовиков, — приглашал он всех и всегда к своим прекрасным лошадям. — И еще я хочу кавалькаду племянников и племянниц», — вполне серьезно обращался он к Лизе, жене Константина. Так что брата он слушал с интересом, но вдруг перебил:
— Что за названия ты придумал для детских комнат — из ветхой старины, какие-то архаизмы: мыленка, гуляльня, опочивальня.