Качалов
Шрифт:
Серафима Бирман стала актрисой и режиссером, и Василий Иванович при встречах с ней смеялся: «Я ваш создатель!»
Качаловское внимание к людям не превращалось в маниловщину. Кое-кому приходилось испытать на себе такое его наказание, как «лишение улыбки», когда взгляд Василия Ивановича становился столь суровым, что провинившийся сгорал от стыда. Случалось, он сильно гневался. Гневался, невзирая «а лица. Особенно если дело касалось вопросов этики.
Однажды режиссер С. совершил неблаговидный поступок. Несмотря на близкую с ним дружбу, Василий Иванович не простил его поведения. Режиссер получил прямую и резкую отповедь: «Мне не хочется таить в душе дурного чувства против тебя, — писал ему Качалов, — а оно у меня появилось после твоего вчерашнего поведения в театре — по поводу того, что якобы обидели твою жену. Мне хочется освободиться от осадка дурного чувства и протеста против твоего грубого и вульгарного тона, и потому я скажу то, что вчера — занятый в спектакле — сказать не мог. Ты кричал вчера так неприлично и недостойно, что тебя пришлось призывать к порядку — тебя, который в первую голову должен блюсти и поддерживать приличную и достойную атмосферу в театре.
Согласись, что есть что-то нестерпимо
Дружеское увещевание не воздействовало. Мнимо обиженный режиссер позволил себе грубые выпады и в отношении Станиславского. Самого Станиславского! Этого уж Качалов никак не мог простить. Он тотчас высказал виновному свое мнение:
— Не могу более называть тебя своим другом! Не могу потому, что ты ведешь себя, как враг, как мой враг, потому что ты враг Станиславского. А враг Станиславского — мой враг. Ты это можешь и должен понять.
В театре Качалова чаще видели веселым, смеющимся. Он ценил юмор, любил шутку — свою и чужую. Его эпиграммы, шуточные стихи и целые поэмы часто забавляли друзей. Непритязательное стихоплетство увлекало Василия Ивановича, и он сам с детской непосредственностью хохотал до упада над своими неудачными рифмами, нелепыми строфами, а то и целиком над всеми виршами. «Ничего! Главное — юмор и хорошее настроение», — говаривал он в таких случаях.
На сорокалетнем юбилее И. М. Москвина Василий Иванович прочел большую поэму. Вот отрывок из этого забавного произведения:
То было сорок лет назад.Летят года, летят…Промчались сорок лет с тех пор,Как знаменитый наш актерИван Москвин свой начал путьАктерский. Тихо, как-нибудь,Чуть-чуть плетется первый год.И тихо год второй идет.У Корша Ваня. Не везетИ тут ему. И рольки нет,И не обут, и не одет,И в Богословском переулкеПодчас вздыхал о белой булке.Не знаю, правда или нет,Но вызвал Ваню в кабинетОднажды Корш: «Вот роль Моора —Отца в «Разбойниках». Умора!Потел наш Ваня, лез из кожи —Чтоб страшным быть, и делал рожиТрагических актеров, все жеВсе это не было похожеНа немца, старика, отца.У Вани — робкого юнцаТут явно не хватало сил,И он «Моора» провалил.Но наступает третий год,И двое рядом заседают —Володя с Костей — и решаютОткрыть театр в Москве — и вотТеатр открыт, и в нем идет«Царь Федор» — и, разинув ротОт удивленья, умиленья,Москва сказала: нет сомненья,Москвин — чудеснейший актер,И выплыл Ваня на простор.То исторический был годИ для театра и для Вани,Сплелись их дружеские длани,И двинулся театр вперед,И в нем Москвин растет, растет,И что ни год, Москвин даетТакой приплод, что весь народЕдинодушно признает,Что в Москвине большая сила,И Москвина усыновилаМосква. Как о любимом сыне,О нем печется и донынеИ будет век ему верна.И вся Советская страна —И старики и пионерыПолны к нему любви и веры…Кто вздумает критиковать непритязательные вирши, пусть вспомнит веселые качаловские слова: «Главное — юмор и хорошее настроение». А еще лучше представить, с какой
На именины Станиславскому друзья подарили трость. Василий Иванович посвятил этому событию стихи, которые в авторском исполнении вызвали общий смех. Нетрудно представить, с каким юмором он читал свое сочинение:
Царь Петр лупил своей дубинкойПо крепким спинам и по хрупким спинкамСвоих сподвижников, друзей и нежных жен.Дубинкою Петра сам Пушкин восхищен,Дубинкой Петр свои вершил реформы.Два века пронеслись — и изменились формы,Но неизменною осталась суть.И эта суть указывает путьТебе, Великий Константин(Таков тебе дается нами чин).Суть в том, что ныне КонстантинуПришла пора вручить дубину,Как некогда пришла пораТакая ж для Великого Петра,И придрались мы к именинам,Чтобы поздравить Константина,И ничего нужней и лучше тростиПростой — увы! — не из слоновой кости —Придумать не могли.Внемли же нам, внемли,Внемли невольным рифмам к «трости»:Случайные ль мы в этом мире гости?Живем лишь для того, чтоб наши костиВ свой час истлели на погосте,Иль есть нетленное и вечное у насИ загорается в свой час.О, пусть часы такие будут чаще,Пусть не погаснет свет в дремучей чаще!Свети же нам! Веди нас к свету,Веди, зови, буди, гони! Не по секрету,А вслух скажу, что палка нам нужна,Под палку просится актерская спина.Иисус Христос гнал торгашей из храма.Гони и ты из нас проснувшегося хама,Гони и беспощадно бейВо имя лучших дней!Прими же трость, как символ, как эмблему,Наш Константин, его система!Актриса Мария Петровна Лилина — жена Станиславского — в день своих именин тоже получила от Василия Ивановича шутливые строки:
Глубоко, спокойно и ровноЛюблю я вас, Мария Петровна!Поэтесса А. А. Ахматова, актриса О. Л. Книппер-Чехова, адвокат С. М. Зарудный, доктор К. К. Ивенсен, лечивший Качалова, — всех не перечесть — получали от него юмористические послания по тому или иному поводу, а то и без всякого повода. Уж очень любил шутку Василий Иванович, любил смех, любил доставлять другим возможность повеселиться.
Сердце его было и богатым и щедрым!
ЧУДЕСА ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ
У нас, шумящих листьев, есть голоса в ответ бурям.
Но кто ты — такой молчаливый? —
Я только цветок…
Плутарх с мудрой усмешкой говорил о древних историках, которые все, что находилось за пределами их знаний, оттесняли к краям карты. А на полях отмечали: «Пустыня и мрак», или: «Скифские морозы», или: «Безводные пески и дикие звери».
Биограф может кое-что упустить в жизнеописании великого человека, не опасаясь, что его уподобят невежественному историку древности. Ведь для создания портрета не обязательно выписывать все детали. Некоторые черты могут оставаться за рамкой, однако выразительность портрета от этого не нарушится. И пробелы в биографии не равнозначны «пустыням и мраку», если достаточно обрисован характер героя.
Художественный театр был самым главным, самым дорогим в жизни Качалова. Ему он отдавал все силы души. Каждый год он создавал два, а случалось, три новых сценических образа.
Список его ролей значителен, хотя гораздо меньше, чем у иного провинциального актера, который по доброй воле или по вине обстоятельств без устали штампует своих героев.
Чацкий в «Горе от ума» Грибоедова. Бранд в одноименной пьесе Ибсена. Карено в пьесе Гамсуна «У врат царства». Анатема — герой пьесы Л. Андреева. Иван Карамазов в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Каренин в «Живом трупе» Л. Толстого…
Вот далеко не полный перечень образов, созданных Качаловым в предреволюционное время. Его сценическое наследие того периода богато, оно стало предметом специальных исследований, монографий и даже темой научных дипломных работ и диссертаций.