Каин еще не родился
Шрифт:
Много раз я приходил к дубу и никогда еще в моих мыслях не появлялось ничего такого, о чем я мог бы сказать — да, это не мое, такое могло прийти на ум только сверхмудрому и сверхсовершенному существу. Ведь все, что я передумал, стоя или сидя под дубом, давно таилось во мне самом. Просто раньше я гнал это от себя, считал малодушием, слюнтяйством. Давным-давно прошли детские годы, когда я плакал ночами, пораженный человеческой жестокостью, ложью, бездушием. Очень скоро я понял, что подлым и злым живется на свете куда как легче. Нельзя сказать, что я силой гнал от себя все доброе. Нет, оно вытекало само, понемногу, по капельке. А если что-то и осталось,
Но вот что странно! Пожалел бы я, спрашивается, Еву, окажись мы в такой ситуации раньше? Если только для виду. Или с подленькой мыслишкой — я пожалел тебя, ты пожалей меня… А вот теперь, прикажи она мне утопиться — пойду и утоплюсь. Даже слова не скажу. Значит, все же влияет на меня дуб? А может быть, это я стал другим?
И тут меня вдруг осенило. Конечно же, дуб и не станет разговаривать со мной. Я просто не могу его понять. Слишком груба и глуха еще моя душа. Чтобы понимать дуб, нужно, наверное, прожить рядом с ним всю жизнь. Как Адам, как Ева. Дуб не умеет разговаривать с чужаками. Зато он умеет другое — пробуждать в них совесть. А если и не совесть, то хотя бы стыд человеческий. У кого, конечно, его хоть немного осталось. Вот, оказывается, чем он берет подземников. Вот почему они потом остаются жить возле него, постепенно превращаясь из зверя в человека.
Лишь самые подлые, самые жестокие, самые закореневшие в зле не захотели покинуть свои норы. Вот уж кто, наверное, никогда не слыхал о жалости, добре и сострадании! Но и они боятся дуба. Недаром, едва поднявшись на поверхность, начинают обжираться «пьяными» ягодами. Нет лучшего средства от упреков совести, чем всякий дурман, будь то водка, наркотики или что-нибудь еще. Это я по себе знаю… С этими-то маньяками и обязаны были сражаться волки. Вряд ли к этому их понуждал только скудный рыбный паек. Может, и здесь не обошлось без влияния дуба? Или даже звери могут отличать людей совести от двуногих хищников?
Ева встрепенулась и медленно, словно пробуждаясь от тяжелого забытья, открыла глаза.
— Дуб не может одолеть огонь, — сказала она. — Но он сделает все, что только возможно. Скоро ему должны помочь другие Дубы. Нам нужно спасать животных.
По поляне в беспорядке металось множество зверей. Шерсть на некоторых уже была основательно подпалена. На моих глазах здоровенный клыкастый боров сбил с ног теленка антилопы и умчался куда-то влево, но тут же вернулся, весь дымясь и жалобно хрюкая. Из кустов галопом вынеслось несколько низкорослых пегих лошадок. Ева крикнула им что-то, и они, заржав, повернули к реке, но стадо горбатых вилорогих быков, мчавшихся в противоположном направлении, погнало лошадей обратно в лес.
Через наши головы летели уже не искры, а целые головешки. Пожар подступал с трех сторон. Единственным путем к спасению была река. Но обезумевшие от страха животные, не слушая Еву, продолжали носиться по поляне, давя и калеча друг друга.
Тогда Ева приложила ко рту обе руки и издала призывный волчий вой. И почти сразу же издалека донесся ответ — хриплый и могучий вой. Несмотря на жару, я почувствовал между лопаток неприятный холодок.
Не прошло, наверное, и пяти минут, как седой вожак, отряхивая с себя воду, уже выбрался на наш берег. Его намерения в отношении меня были весьма красноречивы, но в последний момент Ева успела стать
Тот, как видно, сразу понял ее, прыгнул в сторону, цапнул зубами истошно визжащую свинью, ударил плечом бестолково прыгающего козла, разогнал двух сцепившихся рогами быков, завернул назад несколько антилоп и погнал их всех прямо в речку.
Очень скоро вода в ней буквально кипела от множества переправлявшихся животных. А волк продолжал молнией носиться по поляне, направляя к спасению все новые и новые стада.
Тут только я обратил внимание на то, что пожар, обложивший нас почти правильным полукругом, за все время почти не продвинулся вперед. Не знаю, дуб ли был тому причиной или что-то другое, но волны бушующего огня никак не могли пересечь какую-то невидимую для меня, но строго обозначенную в пространстве границу.
Из-за реки потянуло вдруг свежим ветром. Тотчас взметнулись огромные столбы искр, но могучий вихрь легко отбросил их куда-то назад, за стену дыма. Я оглянулся. Прямо на нас по небу неслись черные густые тучи. Как кавалерийская лава накатывались они на горящий лес.
16. КРУГ ЖУХЛОЙ ТРАВЫ
А на другом берегу, между тем, произошла заминка. Многие животные, уже сумевшие благополучно преодолеть реку, бросались обратно в воду. С диким ржанием взвился на дыбы пегий жеребец. В шее его торчала стрела. Еще несколько стрел вонзилось в прибрежный песок. Из кустов, растянувшись редкой цепью, один за другим выходили люди в длинных балахонах. Почти каждая выпущенная стрела находила себе жертву. Подземники ножами добивали бьющихся в судорогах животных, выдергивали свои окровавленные стрелы и шли дальше, все теснее сжимая круг и отрезая нам единственный путь спасения.
Среди них я сразу узнал Авеля. Лохмотья, в которые он был одет, волочились по земле. Руки его сжимали все ту же злополучную, сделанную из моего брючного ремня пращу. На боку висел короткий меч без ножен. Авель жевал что-то на ходу и бессмысленно улыбался. Скорее всего он был пьян до бесчувствия. Ева, узнав его, слабо вскрикнула.
Подземники тоже заметили нас. Кто-то, возможно их предводитель, пальцем указал на Еву. В цепи визгливо захохотали. Весь правый фланг отряда — три или четыре человека — бегом бросились в нашу сторону.
Навстречу им метнулся волк. Ловко увернувшись от пущенных стрел, налетел на переднего подземника, каким-то чудом миновал подставленный нож, клацнул челюстями и отскочил обратно, оставив на лице подземника глубокие следы клыков. Остальные подземники тут же встали в круг и натянули луки. А волк тем временем продолжал свой отчаянный танец. Влево, вправо, вперед, назад, опять назад, вперед. Клацанье челюстей, вопль, звон тетивы. Уже три стрелы торчали в его теле. Очередной подземник взвыл, тряся прокушенной рукой, но это был последний успех старого бойца. Сразу два топора с разных сторон опустились на его череп.
И тут Ева повела себя очень странно. Она отошла к дубу и прижалась к нему спиной, постояла так немного, словно прислушиваясь к чему-то, а затем стала шагами мерить длинный толстый корень, торчащий из земли, словно хребет какого-то доисторического зверя. Уж не сошла ли она с ума от пережитого?
— Копать здесь! — сказала она и пяткой сделала углубление в земле, почти рядом с корнем.
— Зачем? — спросил я, не спуская глаз с подземников. Нас теперь разделяла только река.
— Не знаю. Так Дуб велел.