Каинов мост
Шрифт:
«Tax» — отвечает ему пуля, и откуда-то сверху сыплется на плечи чукотского охотника белая известь. Самук плюет в сторону снайпера и снова ползет на свой наблюдательный пункт.
— И правда далеко, — шепчет Фиксатый, — очень далеко…
День набирает силу. Это хорошо заметно, хотя в руинах не становится светлее. Но четче тени, и ярко выделяются на темных овалах лиц белки глаз. Изредка по нашему убежищу проносится шальной заблудившийся сквозняк и приносит запах прогорклой гари. Недалекая перестрелка то смолкает, то возобновляется все с той же похмельной ленцой, давным-давно став частью общего фона. Фиксатый с полчаса назад поменялся с Самуком и уполз куда-то наверх по обвалу
— О чем эта песня, Самук?
Самук поднимает ко мне грязное широкоскулое лицо, раздирает его белозубой улыбкой и пожимает плечами. При этом щели его глаз становятся совсем незаметными.
— А откуда ты ее знаешь? — снова спрашиваю я. Мне неинтересно, откуда он ее знает, просто надо чем-то занять голову. Пока. Убить время. Через час, может быть чуть больше, миниатюрный передатчик даст сигнал к возобновлению захлебнувшегося сутки назад штурма города. Но пока надо было как-то коротать время. И избегать тех, других мыслей, вот уже несколько суток не дающих мне покоя.
— Отец пел, на оленя ходить, — ответил Самук, опуская голову. Нож ходил по деревяшке неровными движениями, утончая ее к концу. Кусок ствола поваленной взрывом осины. Кол.
— Ты как будто на вампиров собираешься.
— Не знаю, — покачал головой Самук, — что там дожидается, однако. Пусть будет, плечо не тянет…
И снова эта рвущая лицо улыбка.
— Самук, а ты много оленей убил сам?
— Кто считать?
Я откидываюсь на своей импровизированной лежанке. Скоро начнется новый штурм. Скоро уже не надо будет сидеть в каменном мешке наедине с тем, о чем очень, до спазма в горле и увлажняющихся вдруг глаз не хотелось думать.
От города почти ничего не осталось. Окраины были разрушены до оснований, лишь кое-где тянулись к небу бетонные ребра углов, с которых, как шкуру, содрали стены. Ближе к Бульварному кольцу кое-где сохранились руины посолиднее. Но целых зданий в городе практически не осталось. Кое-что еще держалось в центре — видимо, за счет энергии, исходящей от Кремля, да в районе ВДНХ и Ботанического сада — по непонятным причинам.
— Не думаю, что войти в город удастся сразу, — говорил Чурашов, вышагивая перед строем. — Пока там сидел Пинас, еще можно было, но момент был позорно упущен! Теперь никто не рассчитывает на блицкриг. Поэтому приказ на сегодняшний момент будет следующий. Рассредоточенными группами проникнуть за периметр Бульварного кольца и укрепиться. Держать позиции сутки и возобновить штурм с подходом второй волны с места Хорезм и других точек сбора…
— А кто будет во второй волне? — выкрикнул кто-то из толпы.
Чурашов остановился, оглядел строй и усмехнулся:
— Кому надо, тот и будет. Пока известно о нескольких группах, уже теперь направляющихся в сторону места Хорезм. В частности, едут Братья Драконы, если это кому-то что-то говорит.
Это говорило многое и многим. Лично я до того момента был уверен, что Братья Драконы — это легенда. Выдумка, какие сотнями гуляют в любых окопах и в любых лагерях любой войны. По всей видимости, так думал не только я, но и большая часть строя. По нему прошелся недоуменно-удивленный шумок, словно прошелестела газета по асфальту.
— Так все серьезно? — выкрикивает из толпы тот же голос.
— Ну почему? Братья Драконы очень веселые ребята. Очень у них удачные порой шутки бывают! — крикнул в ответ Чурашов и рубанул воздух ребром ладони.
По толпе пролетел нестройный смешок — недоверчивый и напряженный…
Подполковник кивнул, бросил в строй еще пару слов и удалился к себе в шатер. Толпа же, потоптавшись еще с минуту и погудев недовольным роем, разделилась на группы и разбрелась по палаткам и кунгам готовиться к завтрашнему штурму. От котлов полевой кухни потянулись аппетитнейшие ароматы тушеной капусты, слегка подгоревшего мяса и чеснока.
— Сейчас слюной захлебнусь, — признался я, перехватывая новенький, только что выданный, еще в масле «Калашников» за цевье и проходясь по нему войлочным обрывком.
— Не могу с вами не согласиться, — ответил с пустых оружейных ящиков Фиксатый, — есть хочется невыносимо… Кто-нибудь может мне объяснить, как этот механизм разбирается?
— Во-во, на, верный вопрос, — тут же откликнулся Гарри, подходя поближе, — хотя перекусить голодному ковбою было бы весьма кстати, на.
Мы собрались в нашей палатке и в ожидании радующих душу и желудок ударов поварешкой по подвешенной рельсине внимали наставлениям Жоры Брахмана. Все, кроме Самука, который свой автомат отнес обратно и снова поменял на громоздкую дуру старого образца, с деревянным прикладом и неукороченным стволом. К тому времени, как Жора принялся детально объяснять, за что надо дернуть, чтоб цельный убойный механизм распался на мелкие и безобидные с виду составные, Самук свой автомат уже разобрал, смазал, снова собрал и теперь покрывал его приклад хитрой вязью резьбы. Со своего места я видел, как отдельные штрихи складываются в голову моржа, выглянувшую из раскола во льду.
— Автомат, уважаемые детишки, — с пылом комсомольского активиста объяснял Жора Брахман, — это не просто средство сделать своего ближнего бесценной недвижимостью, это еще и весьма тонкий, я бы даже сказал, дорогие мои ученики, капризный механизм. И в случае, если вы забьете на уход за ним, у вас появится прекрасная возможность в решающий момент оказаться без огневой поддержки и самим стать вышеупомянутой недвижимостью. Итак, детишки, открываем учебники на параграфе один: «Как разобрать автомат без помощи домкрата». Делается это следующим образом…
Я усмехнулся и пошел к выходу из палатки. Как разбирается автомат Калашникова, я знал не хуже, а возможно, и лучше бывшего военного летчика Георгия Брахмана.
Той ночью мало кто спал в лагере места Хорезм. Многие и не пытались, мутными тенями перемещаясь от палатки к палатке, смоля сигаретами прорехи в ночной темноте, отвлекая часовых. Другие ворочались в спальниках с боку на бок в бессмысленных попытках найти нишу для сна между тревогой и ожиданием. Даже водилы кунгов собрались за столом под натянутым на столбах парашютным куполом и резались в буру, отчаянно матерясь вполголоса. Чурашов не показывался, но к его палатке то и дело мотался кто-то из командиров групп: взлетал полог, и было видно, что внутри ярко горит свет. Командиры толпились у появившегося не так давно стола, на котором была расстелена огромная карта Москвы и Московской области.
Время медленно просачивалось сквозь сомкнутые пальцы полуночи.
— Вместо крови — ртуть, вместо сердца — дым, вместо тела — голос.
Я оглянулся. Фиксатый сидел все на тех же ящиках, смешно поджав ноги, и читал маленькую, размером с ладонь книгу с золочеными по торцу страницами.
— Это что ты такое читаешь, Гога?
— Бестиарий какой-то. Автор не написан. — Фиксатый пролистал книжку, посмотрел последние страницы. — Нет, не написан. Ни копирайта, ничего. Но текст занятный. Вот, к примеру: «И черен глаз электробритвы, на сотню рук одна пальпация. А имена у зверя — кодеин, безножие и смерть на трапе Ан-24». Что-то вроде современного концепт-исскуства. Бессмысленность как единственный аргумент. Как всегда это где-то слишком далеко, чтобы можно было постичь отсюда, вы не находите?