Каиново семя

Клюева Варвара

Но благодушие губернатора мгновенно испарилось, когда Гуляев задал ему вопрос о взаимоотношениях покойной с дочерью.

– А вот это вам совершенно ни к чему, уважаемый, - заявил Виктор Палыч, обдав следователя арктическим холодом.
– Марина не имела даже теоретической возможности убить мать или поручить это убийство третьим лицам. Она постоянно - слышите?
– постоянно находилась под присмотром телохранителей, которые работали на Альбину. Жена очень боялась, что девочка свяжется с неподходящей компанией, и санкционировала самое бесцеремонное вмешательство в личную жизнь Марины вплоть до прослушивания ее телефонных разговоров и перлюстрации

писем.
– Перехватив изумленно-брезгливый взгляд Сергея Владимировича, Турусов несколько смутился, и температура в помещении сразу поползла вверх.
– Я возражал, но... Альбина - мать. Предполагалось, что она лучше знает, как надо заботиться о девочке. Во всяком случае, уж один-то добрый плод ее воспитательная политика принесла. Были у Марины причины ненавидеть мать или нет, подозревать девочку в убийстве вы точно не можете.

– Вероятно, вы правы, - миролюбиво сказал Гуляев.
– Но, надеюсь, у вас не возникнет возражений, если я захочу побеседовать с Мариной? Мать могла делиться с ней какими-нибудь женскими секретами, которые от вас держались в тайне.

Турусов явно собирался оспорить предположение следователя, но воздержался, сообразив, что это бессмысленно.

– Дерзайте, - буркнул он не слишком любезно.
– Вы - профессионал. Вам виднее.

* * *

Допрос Марины Турусовой Гуляева обескуражил и даже подорвал его веру в собственный профессионализм. На своем следовательском веку Сергей Владимирович повидал всяких свидетелей, в том числе и хитрых, и изворотливых, и замкнутых, и молчаливых. Но такую... непрозрачную особу встретил впервые. Губернатор Турусов, проведший почти полвека в вышей лиге партийных ролевых игр, по сравнению со своей двадцатилетней дочерью, этой невинной домашней девочкой, мог сойти за большой кусок горного хрусталя.

Марина не увиливала от ответов, не отмалчивалась и, по-видимому, не лгала. Но поручиться за последнее Гуляев не мог, потому что ему ни разу не удалось заставить ее проявить хоть какое-то чувство. Он несколько раз менял тактику допроса, прибегал то к отеческой ласке, то к холодной суровости, то к прямой грубости, то к лести, но ни мытьем, ни катаньем не добился от девушки нормальной человеческой реакции. Она не волновалась, не пугалась, не выходила из себя, не возмущалась, не плакала, не улыбалась, не злорадствовала, не напрягалась... Вообще ничего. Даже ее глаза, темно-серые, в Виктора Павловича, казались Гуляеву матовыми. А голос - низкий, глуховатый, и в общем-то приятный - боже, как он бесил Сергея Владимировича своей невыразительностью!

– Какие взаимоотношения были у вас с матерью?

– Никаких. Она отдавала приказы, я исполняла. Вот и вся суть наших отношений.

– Но при этом вы испытывали друг к другу какие-то чувства?

– Я не могла позволить себе такой роскоши. А она... Полагаю, я ее раздражала.

– Почему?

– Почему полагаю или почему раздражала?

– Почему не могли позволить себе такой роскоши, почему полагаете, почему раздражала?

– Если бы я испытывала к маме какие-то чувства, то могла бы их ненароком проявить, и маме они могли не понравиться, а она была женщиной нездоровой, врачи не рекомендовали ее волновать. На мысль о том, что я вызываю у нее раздражение, меня неоднократно наталкивали ее тон и характерное выражение лица, а также выбор слов, когда она делала мне замечания. А раздражала я маму, видимо, из-за того, что не отвечала ее ожиданиям.

– А чего она от вас ожидала?

– Не знаю. Ее заявления на этот счет были довольно противоречивыми.

– М-да, Марина, похоже, вам жилось не очень сладко.

– Я привыкла.

– Виктор Павлович признался мне, что матушка держала вас под постоянным контролем, совершенно игнорируя ваше право на неприкосновенность личной жизни.

– Да, это правда.

– И вы ни разу не пробовали восстать?

– Нет. Это ничего бы не изменило. Мама легко подавила бы любой мой бунт. У нее хватало рычагов воздействия.

– Стало быть, ее смерть принесла вам облегчение?

– Можно сказать и так.

– Но можно и по-другому?

– Знаете, все же она была моей матерью. А смерть матери трудно считать личным благом, даже если для этого есть основания.

– Понимаю. Теплые воспоминания о поре безмятежного детства, мамины руки, губы, смех...

– ...

– Нет?

– Простите, Сергей Владимирович, мне кажется, наш разговор зашел куда-то не туда.

– Почему же не туда, Марина? Я всего лишь пытаюсь понять ваше отношение к маме.

– По-моему, я достаточно определенно высказалась на эту тему.

– И тем не менее я ничего не понял. Не могу найти аналогов среди известных мне примеров.

– В наборе известных вам примеров наверняка есть случаи, с которыми вы когда-то столкнулись впервые.

– Да, но в последний раз это случилось давным-давно. Хотя... как говорит народная мудрость, век живи - век учись. Хорошо, давайте перейдем непосредственно к делу. Альбина Николаевна когда-нибудь делилась с вами своими проблемами, переживаниями?

– Нет.

– Вы не знаете, у нее были враги?

– Насколько я представляю, были. Но ничего определенного мне не известно. Иногда долетали какие-то слухи, точнее, обрывки фраз, но в моем присутствии все разговоры такого рода сразу прекращались.

– А какие отношения связывали вашу мать и Оксану Вольскую?

– Они дружили. Много лет. А потом поссорились. Уже давно, года два назад. Но когда маме стало плохо, она позвонила именно Вольской. И тетя Ксана тут же прислала за ней машину из своей клиники. Думаю, что бы между ними ни произошло, мама тете Ксане доверяла. И Оксана Яновна никогда бы не обманула ее доверия. Не такой она человек, чтобы пойти на предательство.

– Вы хорошо ее знаете?

– Да. Тетя Ксана помогла мне появиться на свет. Пожалуй, ближе ее у меня никого нет.

– А отец?

– Ну, вы же знаете, как он загружен работой. Наверное, если сложить все время, которое мы провели вместе, едва ли набежит больше месяца.

– С мамой он общался так же редко?

– С мамой чаще.

– Они ладили?

– Насколько это от него зависело. С мамой временами бывало трудно, но отец понимал, что она больна, и проявлял чудеса терпения.

– А как ко всему этому относилась прислуга?

– Изо всех сил блюла нейтралитет. Тем, кто имел глупость проявить хоть какое-то отношение, быстро отказывали от места.

– Могли уволенные затаить обиду на Альбину Николаевну?

– Вероятно, да. Но из-за таких обид не убивают.

– Вы часто навещали мать в клинике?

– Каждый день.

– И наверное, успели познакомиться с кем-нибудь из персонала?

– Я несколько раз разговаривала с Михаилом Вадимовичем, лечащим врачом мамы. Здоровалась с сиделкой, но это вряд ли можно считать знакомством. А нескольких докторов и медсестер, давних друзей Оксаны, я знаю еще с детства.