Как аргонавты в старину…
Шрифт:
В летописях Аляски еще не забыта летняя тяга 1898 года из Форта Юкон на прииски Таруотерского холма. А после того как Таруотер продал свою долю обществу Боуди за полмиллиона долларов, он выехал отсюда на муле по новой дороге, с приличными постоялыми дворами по сторонам, прямо до парохода, высадившего его у Форта Юкон.
Первый раз, когда он сел за стол на океанском пароходе по отбытии из порта Ст. — Майкель, ему подавал седой официант с измученным лицом и согнувшимся от цинги туловищем. Старику Таруотеру пришлось раза два оглядеть его, прежде чем узнать, наконец, Чарльза Крейтона.
— Плохо пришлось, сынок? — спросил Таруотер.
— Не повезло мне, и все тут, — начал сетовать Чарльз, после того как они оба узнали друг друга и обменялись приветствиями. — Ни к кому из всей компании не привязалась цинга, только ко мне. Я пережил сущий ад.
Остальные трое здоровы и при деле, налаживают снаряжение для изысканий вверх по Белой реке будущей зимой. Энсон зарабатывает двадцать пять долларов в день плотничной работой, Ливерпул двадцать — как дровосек при лесопильне, а Большой Билл сорок — как старший пильщик. Я делал, что мог, и если бы не цинга…
— Верно, сынок, ты делал, что мог, а это, по правде сказать, немного; ты черств и раздражителен от чрезмерных деловых способностей. А теперь вот что я тебе скажу. Куда тебе, убогому, работать? Я уплачу капитану за твой проезд в память того, что вы когда-то меня провезли; отлеживайся и отдыхай. А что ты думаешь делать, когда высадишься в Сан-Франциско?
Чарльз Крейтон пожал плечами.
— Вот что я скажу тебе, — продолжал Таруотер, — найдется для тебя у меня дело на ранчо; поправишься и вернешься к своим занятиям.
— Я мог бы управлять вашими делами… — с готовностью начал Чарльз.
— Нет, мой друг, — решительно отрезал Таруотер. — Но ты сможешь копать ямы или дрова пилить, а климат у нас славный.
Таруотер вернулся домой как настоящий блудный дедушка: родными его был заколот и приготовлен упитанный телец. Однако, прежде чем сесть за стол, он пожелал прогуляться по окрестностям. Сыновья и дочери, невестки и зятья повалили за ним, униженно глядя на корявые старые руки, распоряжающиеся полумиллионным состоянием. Старик выступал впереди всех и не без лукавства высказывал мнения одно другого нелепее и бессмысленнее, но ни одно из них не вызвало протеста со стороны его свиты. Остановившись у разоренной мельницы, построенной им когда-то, он оглядел с сияющим лицом все протяжение Таруотерской долины и дальние высоты, вплоть до вершины Таруотерской горы, — все это теперь снова делалось его достоянием.
Вдруг у него блеснула мысль, заставившая его отвернуться и высморкаться, чтобы скрыть сверкнувшую в глазах искорку. Все еще в сопровождении всего своего семейства, он направился к обветшалому гумну. Здесь он поднял с земли старый валек.
— Уильям, — начал он. — Помнишь ты наш разговор перед тем, как я уехал в Клондайк? Неужели не помнишь? Ты мне сказал, что я сошел с ума, а я говорил, что мой отец выбил бы из меня дурь вальком, если бы я посмел так разговаривать с ним.
— Ну, это были шутки, — возразил Уильям.
Уильям был мужчина сорока пяти лет, уже седой. Жена его и взрослые сыновья стояли тут же и с любопытством наблюдали, как дедушка Таруотер снял с себя куртку и подал ее Мэри подержать.
— Уильям, пойди сюда, — властно приказал он. Волей-неволей пришлось Уильяму подойти.
— Хоть чуточку отведай, сыночек Уильям, того, что частенько мне приходилось получать от отца, — ворчал старик Таруотер, работая вальком по спине и плечам сына. — Заметь, я не бью по голове. А у отца лихой был нрав, он не разбирал, голова это или спина… Да не дергай локтями. Чего доброго, еще подставишь невзначай. И скажи мне, сыночек Уильям, как тебе кажется, сошел я с ума или нет?
— Да нет же! — взвизгнул Уильям, корчась от боли. — Не сошел, отец, разумеется, нет! Нисколько!
— А раньше говорил, — поучительно произнес старик Таруотер, откинув валек и надевая куртку. — Ну, теперь идемте обедать.
1918