Как целует хулиган
Шрифт:
Первое время после всех тех событий она ненавидела Данилу едва ли не больше, чем вообще всех из той группировки, потому что они-то все были отмороженными чужаками, а вот он...
Но в какой-то момент уличила вдруг себя в том, что сама же и вешает на него всех собак. Нагнетает, создаёт образ чудовища... А по сути-то, ну что она знает, что имеет против него? То, что видела его однажды в компании некоторых из тех уродов? И что? Что это доказывает?
Она осознала это, внезапно проснувшись среди ночи. В последнее время ненавидела просыпаться по ночам – обычно в голову лезли дурацкие мысли «Если бы да кабы» и одолевала такая тоска, что редко когда обходилось без слёз. А в этот раз проснулась с таким тёплым светлым чувством...
Ей снился Данила – простой, понятный, слегка смущённый. Болтали о чём-то, сидя на краю крыши, и их сжимающие старый шифер пальцы были так близко друг от друга, что едва не касались... Но не касались. А так хотелось! Ей хотелось. И – она знала это точно, чувствовала! – ему хотелось. Сладкая, томная нега от этой недосказанности и притяжения! А потом он всё-таки накрыл её руку своей... и Маринка проснулась. И вот, сон исчез, а ощущение осталось.
До утра думала о нём. Всё те же «Если бы да кабы», но по-другому.
Откровенно говоря, сразу ведь, едва только Кир вернулся из Италии, стало понятно, что это уже не то... Хотя нет. Раньше. Ещё когда замирала в ужасе, понимая, что вот он приедет, а она тут с другим...
Улыбнулась. С другим... Другой, да. Неожиданный и непривычный.
Уже тогда тянуло к нему, но было страшно – просто капец как! И ненормально. Да и неправильно как-то, что ли.
Замирала, вспоминая его лицо, когда узнал про аборт... Локти кусала о том, что поспешила, не сказала ему, не узнала его настоящий ответ, а лишь придумала свой собственный – за него...
Много, много всяких мыслей! И одно понятное, простое решение к утру – надо сходить к нему и... извиниться. И пусть это ничего уже не изменит, но станет легче. Точно.
Однако оказалось, что он пропал. Просто ушёл однажды и не вернулся. И даже окна в кухне и на балконе не закрыл, поэтому, когда зарядили осенние дожди, соседям снизу пришлось вызывать слесаря из ЖЭКа, вскрывать дверь и закрывать окна.
– Да а чего там думать-то, всё же по-будничному! – запахивая на груди халатик, охотно рассказывала соседка. – На столе кружка от чая, давношний бутерброд недоеденный, засохший. Не собирался он уходить, вот что я скажу! Случилось что-то, точно!
– А когда вы его последний раз видели?
Оказалось, в тот день, когда он пришёл домой с разбитым носом и в заляпанной кровью одежде. В тот самый день, когда уехал Кирилл, а отец наказал Рамзу. Когда сама она последний раз видела Данилу возле больницы – в конце сентября.
А уже ноябрь.
После разговора с соседкой вышла на улицу, в растерянности застыла у подъезда... И тогда-то и заметила там Барса. И вцепилась в него так, будто это хоть что-то меняло...
В двадцатых числах декабря у папы был день рождения. Когда гости ушли, крёстный по традиции задержался. Они с папой засели на кухне, продолжая прикладываться к стопочке и переходя от бурных обсуждений политики к едва слышным разговорам по делам службы. ...Бывшей службы.
Фамилию Магницкий Маринка услышала каким-то чудом. Тут же навострила уши, но разобрать что-то через две стены было нереально. Значит, послышалось, точно. Однако Маринка всё равно осторожно вышла в коридор и затаилась под прикрытой дверью кухни...
Два дня ходила потом сама не своя. Посматривала на папу и всё набиралась смелости спросить...
– Пап... – вышла она к нему на балкон, когда он курил, глядя в ночное окно и поглаживая сидящего рядом на подоконнике барса. – Можно вопрос?
– М?
– А ты знаешь, где сейчас... Магницкий?
Это было ох, как не просто! Больше полутора месяцев она убеждала себя в том, что это не её дело. Уже почти три месяца его не видела и, если по уму, должна бы уже забыть, но...
Папа, замешкавшись на мгновенье, обернулся.
– Та-а-ак... И в чём подвох?
– Ни в чём. Просто вспомнила и интересно стало. Так ты знаешь?
А папа молча курил и ждал правды. У Маринки аж поджилки затряслись от волнения.
– Ладно... – Сжала кулачки, глубоко вдохнула. – На самом деле это он зарезал Рамзу, да?
Папа поперхнулся дымом, закашлялся. Барс соскочил с подоконника и встал под дверью, требуя свободы. Отец приоткрыл дверь.
– Ну? – слегка подпихнул ногой резко передумавшего уходить и застывшего на пороге кота. Вернулся на прежнее место, сбил сигарету об пепельницу. В темноте вспыхнули, слабо осветив его лицо, искры. – Подслушивала что ли?
– Нет. Случайно.
– Ну-ну. – Помолчал. – Ладно. Мы в тот гадюшник пошли по липовой, мною же состряпанной анонимке о наркоте, а на самом деле у меня была только одна цель – не отдать гада ментам. Но Магницкий меня опередил.
– То есть... Получается, ты не виновен?
– Ну, – с усмешкой выпустил дым отец, – теперь уже смотря, по какой статье.
– Но пап, ты же... Получается, ты мог остаться на службе, но вместо этого... Почему, пап?
Он снова усмехнулся и, неспешно докурив, затушил окурок.
– Магницкий бедовый, но в целом неплохой пацан. К тому же, за ним ни одного реально серьёзного хвоста, одна мелкая хулиганка. Энергии много, мозгов мало, как-то так. И по-моему, всё, чего ему не хватало, чтобы взяться за ум – это хорошего поджопника от жизни. Поджопника, но никак не двенашки строгача, понимаешь? Тем более, за эту мразоту.
– Но пап, получается ведь, что ты сам мог бы попасть на двенашку? Вообще ни за что?!
Он помолчал, слушая как за дверью, снова просясь на балкон, орёт Барс.
– Мог. Но у меня было больше шансов выплыть. Вернее, у Магницкого их не было вообще.
В носу резко засвербело, и по щекам, как-то слишком уж мгновенно, поползли слёзы. Маринка держала их, боясь всхлипнуть и выдать себя, но всё-таки сдалась, кинулась отцу на шею:
– Папуль, спасибо! Спасибо, пап...
Он обнял её, погладил по спинке – как в детстве, и Маринка затихла, изредка шмыгая носом и решаясь...