Как изгибали сталь
Шрифт:
Первый опыт сваливания вины на меня прошел удачно. Хотя классный руководитель в начальной школе – это единственный преподаватель по всем предметам на все четыре года и ему было прекрасно известно о прошлогоднем случае с тем же самым мальчиком, но заявление маленького матершинника снова было принято на веру.
Опять родители, опять наказание. Мать пыталась выяснить, что я рассказывал «деревенскому». Что я ему мог рассказать, если я с ним вообще не общался, так как они держались своей группкой и на контакт с «городскими» и «поселковыми» не шли.
Мать мне поверила. Я человек не мстительный, но по истечении определенного количества лет я с долей юмора напомнил своему первому учителю об этих случаях, чтобы у нее не оставалось обо мне мнения, как о развращенном малолетке.
Можно было и не напоминать об этом, простить, как записано в Божьих заповедях, но после этого разговора у меня исчезло чувство обиды и отложился еще один урок о том, что человек должен защищаться.
Все мы личности и в любом возрасте должны уметь защищаться. От любого, кто бы это ни был. От родителей, от преподавателей, от властей. Человек, не умеющий защищаться, достоин быть только рабом. Для другого он не пригоден.
Всегда я в чем-нибудь виновенТо встал не так, то взгляд не тот,И не по тем лекалам скроен,И что душою не урод,Что не маячу пред глазамиИ не пою молитв богам,Не куплен златом и щенками,И каждый день я сам с усамТаких, как я, на свете много,Мы родились не в этот век,Там впереди видна дорогаИ ждет нас добрый человек.Нас разбросало злое времяПо полкам лет, ларям эпох,И мне досталось чудо-племя,Где каждый есть и царь, и бог.Но я молчу про то, что знаю,В молчанье скрыт огромный смысл,Налью себе стаканчик чаюИ усмирю свой страстный пылК этому времени относится и осознанное соприкосновение с миром открытым и с миром закрытым. Я имею в виду криминал. Взрослые старались держать нас в неведении о тех происшествиях, что происходят под покровом ночи и о которых иногда пишут в газетах. Все это приходило к нам в рассказах обыкновенных вербовщиков от преступного мира. Они собирали пацанов около кинотеатров, гладили по головам, обещали защиту от всех хулиганов, рассказывали про злых «мусоров» (мы раньше думали, что это дворники) и благородных ворах, которые во сто раз умнее и хитрее любого «мента» (?) и которых ни за что, ни про что садили в тюрьму. Рассказывали про Лёньку Пантелеева, который представлялся нам как «Николка-паровоз» из одноименного фильма или как Леня Голиков – герой-партизан неполных двенадцати лет, о нем и песню пели: «Орленок, орленок, взлети выше солнца…». Немало ребят поддавались на интересные байки, которые не прочитаешь ни в одной книге, и связывали свою жизнь с нарушением закона, иногда вырываясь оттуда сильно поломанными жизнью.
Начальному образованию уделяли очень большое внимание, как основе дальнейшего обучения в школе. Тогда обязательным было восьмилетнее образование. Потом перешли на обязательное десятилетнее образование. Много с нами занимались чистописанием по прописям перьевыми ручками. Чернильницы часто загрязнялись местными вредителями или опрокидывались в самый неподходящий момент. На среднем пальце правой руки у всех было несмываемое чернильное пятно и вмятина от ручки, оставшаяся на всю жизнь.
Очень внимательно преподаватели относились к нашему внеклассному чтению. Проверяли, какие книги ученик читает дома, в какую библиотеку записан. На уроках мы пересказывали содержание прочитанных книг. Помню, как мой приятель Витька Рыжов сказал, что он читал книгу «Чапаев», но содержание не помнит, так как книга очень толстая. А на вопрос показать толщину книгу, бедный Витя, как рыбак, развел руки на всю ширину плеч. От смеха все падали с парт.
Мне в то время очень нравился Жюль Верн и, особенно, его «Таинственный остров». Я представлял, что нахожусь на необитаемом острове, при помощи подручных средств, например, стекол от часов развожу огонь, нахожу селитру, смешиваю ее с углем и делаю порох для охоты, и так далее. Познавательная ценность этих книг для развития ребенка неоценима.
В детстве я прочитал почти все книги в собрании сочинений французского писателя-фантаста Жюля Верна и приключенческие романы Майн Рида.
Книг издавалось очень много и очень хорошего качества. Что можно плохого сказать о старых книгах, если в некоторых из них в качестве иллюстраций использовались оригинальные гравюры, а не фотокопии с них. Это высший мировой класс, особенно в произведениях классической литературы.
Старые книги давно стали раритетами и не совсем корректно говорить о том, что мы были зашоренными в то время. В политике – да, в других областях – нет, хотя, если говорить честно, то политика была во всем.
А еще нас доставала арифметика. Примеры на сложение и вычитание, деление и умножение; заучивание таблицы умножения наизусть; задачи с яблоками и грушами, бассейнами, в которые одновременно кто-то наливал воду, а кто-то в это же время с другой стороны выливал ее; путешественниками, которым не сиделось дома и они, то пешком, то на велосипедах, то на поездах то ехали навстречу друг другу, то разъезжались в разные стороны. То мы делили три яблока на семь человек, то три четверти яблока делили на пять человек (а кто взял отсутствующую четвертушку, об этом в задаче не сообщалось). Иксов и игреков не было, необходимо было думать логически, зато и сейчас мало кто из нашего поколения прибегает к калькуляторам, в уме быстро решая все житейские и математические задачи.
Октябрятское прошлое в памяти ничего не оставило. Носили на груди разные звездочки с изображением маленького Володи Ульянова, одетого в рубашку, каких у нас никогда не было. Мы никак не могли поверить в то, что кудрявый мальчик на октябрятском значке и лысый дядька на комсомольском значке – один и тот же человек.
Нам часто рассказывали о том, как Володя Ульянов сам прибирался в своей комнате, а затем в просторной гостиной они всей семьей читали вслух книги. Мы тоже всей семьей читали книги в нашей единственной комнатке, в которой все спали, ели, готовили уроки, мама чинила нашу одежду, что-то шила соседям для приработки, отец готовился к экзаменам на повышение разряда по специальности.
Наверное, все закономерно. Из разных комнаток вырастают разные люди. В великие люди выходят из отдельных комнат и после занятий с гувернерами и наемными учителями, а масса, живущая как масса, и впоследствии остается массой, из которой выскакивают то руки, то ноги, то головы.
Сейчас на дворе двадцать первый век, но не изменилось совершенно ничего. Дети обеспеченных родителей учатся за границей, то ли будут жить там, то ли приедут учить нас уму-разуму, начиная свою карьеру с должности, до которой нормальный человек должен прослужить на периферии не менее пятнадцати-двадцати лет.
Точно так же и сейчас блатные дети получают сразу после институтов высокие должности в органах исполнительной власти, обгоняя по службе не только своих низкопоставленных сверстников, но и других служащих с большим стажем работы. В России это традиционное («представить ли к крестишку иль местечку, ну как не порадеть родному человечку») и вряд ли оно когда-то будет искоренено. Это не могут искоренить и в тех странах, которые якобы совсем не имеют коррупции (куда она у них делась?).
Пионерские годы явились началом моего политического воспитания. В пионеры принимали не всех. Если честно, то всех, но по группам, давая понять, кто достоин, а кто еще не достоин. Мы равнялись на пионеров Валю Котика и Марата Казея, Героев Советского Союза. Все хотели быть похожими на них и поэтому заявление о том, что ты еще не достоин быть пионером, воспринималось как высшая обида даже завзятыми хулиганами и двоечниками.