Как много в этом звуке…

Пронин Виктор Алексеевич

Постояв у кучи, Ваня поддал консервную банку, отпихнул ногой газетный сверток, развернул что-то тряпочное, бесцельно потыкал палкой, и тут его внимание привлек небольшой сверточек, тоже газетный. Ваня поднял его, повертел перед глазами и развернул…

И тут же отбросил, вернее, отдернул от свертка руку.

Внутри газеты лежал человеческий палец.

Ваня присел и некоторое время рассматривал находку, не прикасаясь. Палец ему не понравился. Был он какой-то неопрятный, в подсохших пятнах крови и отрезан неаккуратно, наискосок. Взяв из мусорной кучи щепку, Ваня перевернул палец и увидел, что заканчивается палец длинным

ногтем, покрытым красным лаком. Возраст пальца он определить не мог, поскольку тот уже и подсох, и как-то съежился. Но в том, что палец женский, сомнений не было.

— Так, — сказал Ваня и беспомощно оглянулся по сторонам. Но никого рядом не было, и никто не мог ему посоветовать, как быть дальше. — Так, — повторил Ваня. Осторожно завернув палец в ту же газету, он сунул его в карман, ушел к березкам и забрался в свою картонную коробку.

Находки ему попадались самые разные — почти новая чашка, непочатая бутылка водки, медаль за взятие Берлина… Но чтобы человеческий палец… Такого еще не было. Ведь где-то, видимо, живет человек, которому этот палец принадлежит… Если этот человек, конечно, жив…

— Да ведь ее пытали! — воскликнул он вслух. — Значит, преступление… И, похоже, убийство… Если людям рубят пальцы… То вовсе не для того, чтобы после этого выпустить их на волю… На воле они могут навредить… Сообщить куда надо, в полицию опять же, поскольку вера в нее и надежда на нее ничем еще не омрачены…

Дальнейшие действия Вани были спокойными и уверенными. Он уже твердо знал, как ему поступить, что делать и в каком порядке. Порывшись в своей куртке, он во внутреннем кармане нашел небольшую картонку, которая служила ему телефонной книгой. Там было всего несколько номеров, но ему в его жизни больше и не требовалось. Выбравшись из коробки, Ваня направился в дальний конец свалки, где обитал молодой, но нелюдимый бомж, у которого, несмотря на все его недостатки, было и достоинство — мобильный телефон. Кто-то на большой земле, в суровой Москве, помнил о нем и время от времени оплачивал его редкие и бестолковые звонки.

Бомжа звали Арнольд. Так назвали его родители лет двадцать назад, видимо, желая ему жизни красивой и возвышенной. Не получилось, не состоялось. Мобильный телефон — единственное, что осталось у него от прошлого.

— Я к тебе, Арнольд, — сказал Ваня.

— Прошу садиться, — бомж сделал широкий жест рукой, показывая на кучу тряпья. — Что привело тебя ко мне в столь неурочный час?

— Почему неурочный?

— Послеобеденный отдых, — пояснил Арнольд.

— Я на минутку.

— Валяй, Ваня. Всегда тебе рад. Телефон? Звонок другу?

Вместо ответа Ваня лишь развел руки в стороны. Надо, дескать, куда деваться. Арнольд молча протянул мобильник.

— Я не умею, — сказал Ваня. — Набери, пожалуйста. — И, сверившись со своей картонкой, продиктовал номер Зайцева. Трубку долго никто не поднимал, Ваня маялся, виновато поглядывая на Арнольда, он уже сомневался в том, что поступает правильно, когда вдруг неожиданно в трубке раздался суматошливый голос Зайцева.

— Да! Я слушаю! Говорите! Капитан Зайцев слушает!

— Привет, капитан, — негромко проговорил Ваня.

— Кто говорит?

— Ваня.

— Какой Ваня?! — требовательно спросил Зайцев.

— Тот самый.

— Не понял? Повторите!

— Да ладно тебе, капитан, — Ваня потерял терпение, понимая, что идут драгоценные секунды, текут чужие деньги за разговор. — Ваня говорит. Бомжара на проводе.

— А! — сразу все понял Зайцев. — Так бы и сказал! Слушаю тебя, Ваня. Говори!

— Повидаться бы…

— Когда?

— Сейчас.

— Ни фига себе!

— Я теперь на свалке обитаю… Сороковой километр Минского шоссе… Буду ждать тебя у километрового столба.

— Что-то случилось?

— Да.

— А подробнее?

— Труп.

— Подробнее, говорю!

— Женский.

— Буду часа через полтора!

— Заметано, — сказал Ваня и протянул трубку Арнольду. — Отключи, я не знаю как.

— Где это ты труп обнаружил? — спросил Арнольд без интереса, из вежливости спросил, чтобы разговор поддержать.

— Да ладно, — Ваня поднялся, отряхнул штаны и, заворачивая носки внутрь, побрел в сторону Минского шоссе.

Дымились кучи мусора, свезенные со всей Москвы, среди них неприкаянно бродили бомжи, что-то искали, что-то находили, иногда перекрикивались, узнавая друг друга в прозрачном дыму. У каждого в руке была палка, крюк, кусок арматурной проволоки. Это было не только орудие поиска, это было оружие, надежное и опасное. И разборки, которые здесь случались время от времени, подтверждали, что люди эти, несмотря на кажущуюся беспомощность, таковыми не были. Лохмотья, сумки через плечо, молчаливость, вернее, немногословность — все это было вынужденное, наносное и к сущности этих людей отношение имело весьма отдаленное.

Мусорные кучи, и свежие, и уже почти сгоревшие в вялом зловонном огне, действительно простирались чуть ли не до горизонта. Это был целый мир со своими законами, правилами, обычаями, мир не то чтобы злобный, нет, скорее его можно назвать чреватым. Любое неосторожное слово могло обернуться дракой, а то и кое-чем покруче, вышвырнутые из жизни люди были обидчивы, настороженны, и никогда нельзя было заранее предугадать, как они отнесутся к новому человеку, к неожиданному слову, нарушению сложившихся условностей.

Ваня в разборки не влезал, за лакомые кучи не дрался, никакие свои права не отстаивал, прекрасно понимая, что ни к чему это. пустое. Махнув Арнольду на прощание рукой, он через минуту скрылся в тяжелом, стелющемся над землей дыму. К километровому столбу вышел безошибочно и сел возле него, подстелив под себя подобранную по дороге картонку. Вот так неподвижно, не проявляя нетерпения, он мог просидеть час, два, три, не замечая проносящихся машин, проносящегося времени, проносящейся жизни.

— Привет, Ваня! — эти слова Зайцева вывели его из забытья, и он слабо улыбнулся, чуть шевельнув приветственно рукой.

— Садись, капитан, — Ваня приглашающе похлопал ладошкой по траве. — В ногах правды нету.

— А где она, правда? — напористо спросил Зайцев, присаживаясь. Поначалу он хотел было пригласить Ваню в машину, чтобы там поговорить без помех, но вовремя спохватился, решив, что с бомжом лучше общаться на свежем воздухе.

— Где правда? — усмехнулся Ваня. — В дыму! — он сделал широкий жест рукой, показывая Зайцеву раскинувшуюся перед ними сватку.

— В этом?

— Дым — понятие широкое, — раздумчиво заметил Ваня и вскинул к плечу раскрытую ладонь — точь-в-точь как это делали когда-то греческие боги, собравшись потусоваться на Олимпе. — Дым ведь не только скрывает, он и многое обнажает в нашей жизни, полной неопределенности и непредсказуемости.