Как мужик счастье искал
Шрифт:
Пришел домой, а сыны попрекают:
– Говорили тебе, папашка, - задай корм кабанчику. А ты не внял, на небо полез. Через то и пострадал!
– и за общий стол папашку не пускают.
– Ты, - говорят, - пашеничку не сеял, не убирал, за скотинкой не ходил. А в лесенке твоей вовсе никакого проку не оказалось! Вот и не обижайся!
И стали ему еду на специальную лавочку-приступочку ставить, за печкой. Да не то, что все едят, а то, что от обеда осталось.
Отец не протестует - послушно бултыхает ложкой в пустой жиже и все какие-то чертежики на печи палочкой выскребает. Залезет
Отец выздоровел - хвать за топор, а топора-то и нету. А сыны говорят:
– Вот что, тятька! Хватит печку боками вылеживать. Захребетника нам в хозяйстве держать вовсе даже без пользы. Может, ты пахать да боронить по хворости своей не можешь, а за скотинкой ходить, да двор мести, да баньку топить, похлебку варить - исхитрись! А будешь сызнова лестницы колотить - так мы тебя со двора взашей погоним, хоть ты и батька наш. Так и знай. Наше слово крепко!
Батька сказал:
– Ага, - и стал справно из-под скотины выносить и двор мести. Только нет-нет, да на небо посмотрит. А в самое лето опять к попу отправился. Говорит:
– Строил я лестницу, да упал! Как же мне до неба добраться?
Поп квашеной капустой хрупает и молчит. А когда целую миску схрупал, отвечает:
– Дурень ты, мужик. Разве ж так на небеса попадают? Кто же в царствие небесное по жердинам да немытый-нечесаный, в лаптях лезет? На небеса легким, бестелесным ангелочком вспархивают. Душой сизокрылой возносятся. И за то получают вечную благодать. Вечную! Понял?
– Ага!
– сказал мужик.
Пришел домой, лег на сундук, руки на груди сложил пучочком и стал ждать, когда душа из него сизокрылым ангелом вон выпорхнет. Лежит так день, лежит два. От еды отказывается, на двор не ходит, про себя терпит. И вот-вот уже, кажется, за счастьем отлетит. Уж нисходит душа на самый на краешек язычка и на цыпочки привстает. Кажется, дыхни легонько, и с дыхом тем последним воспарит душа в синеву небес, навстречу вечному блаженству.
Но никак не дают папашке последний дых изо рта выпустить.
– Дедунька! Ты мне помочь пришей!
– просит внук и теребит мужика за ус.
– Бабка пришьет!
– отвечает дед и снова в потолок смотрит.
– Дедунька! Помочь пришей!
– канючит внук.
– Кышь отседа! Проклятушший!
– кричит дед. Душа соскакивает с языка, ныряет в самое нутро и долго не хочет оттуда вылазить.
– Ну-ка слезь с сундука. Че разлегся - не кровать чай! требует невестка. И тащит со дна сундука льняные мужнины шаровары.
А то соберутся со всей деревни старухи и такой вой учинят, что любой покойник, даже при жизни глухим бывший - не выдержит. А еще мыши ноги топчут, котище когти о голые пятки дерет, тараканы под рубахой да под штанами туда-сюда шастают, мухи глаза засиживают, клопы под мышками ворочаются, кровь сосут - спасу нет. И целый день, целый день галдеж. Дети орут, коты орут, бабы ухватами гремят, сыны жен-молодух по углам жмут, а те ну визжать во всю глотку. Тьфу! Маета одна!
Не выдержал мужик таких измывательств -
– Что же мне делать?
– говорит.
– Где счастье сыскать?
Долго поп книги толстые листал.
– Вот, - говорит.
– Там хорошо, где нас нет!
– А где это?
– спросил мужичонка.
– Не знаю. Про то в книге не писано!
– отвечает поп. Наверное, где нас нет.
– Ну и ладно, - сказал мужик и шапку оземь кинул.
Пришел домой, взял котомку и айда куда глаза глядят!
Только из ворот вышел, догоняют его сыновья и говорят:
– Вот что, тятька. Ты свои лапти новые сымай. Они тебе без надобности. Тебя все одно волки задерут. А в лаптях лыко новое, им сносу не будет. В них хошь в поле, хошь в церкву пойти можно. А мы тебе за лапти сала кусок дадим, - и дают кусок сала с ладонь.
Снял мужик лапти и босиком пошел.
Только внук за ним бежит и гундосит вслед:
– Дай, деда, сальца куснуть, а то у меня пузо рычит! Да-а-а-ай! Деду-у-лька!
– и за штаны сзади дергает.
Ладно, дал деда внуку сала куснуть. А у того зубы с пол-аршина и остры, что ножики. Раз - и нету сала, еле пальцы уберег.
Пошел мужик дальше без сала, а его другие внуки догоняют и криком кричат:
– Ага! Ты Ваньке целую шматину сала дал, а нам фига! Отдавай нам тогда котомку, - а сами глазищами зыркают и с дороги камни подбирают.
Отдал дед котомку и рубаху снял. Только штаны да нательный образок оставил.
А внуки тут же котомку и рубаху делить стали - галдеж подняли, друг дружке в ухо кулаками бьют и ругаются в точности как их тятьки под праздник. Посмотрел на это мужик, и так ему счастья отыскать захотелось, что хоть тут же ложись и помирай!
Долго шел мужик, не день, и не два, и не десять. На три раза пятки стоптал. И пришел в деревню. Деревенька, прямо скажем, неказистая, то есть до последней степени. Избы покосившиеся, солому с крыш ветром повыдергало, заборы из земли, как гнилые зубы, торчат. И никого не видно - ни собак, ни индюков, ни кур. Даже мухи не летают! Что за напасть?
Вдруг видит путник - на крайней избе, на стрехе, сидят, обвив ногами стропила, мужики в драных-передраных тулупах. Сидят и молча перед собой смотрят.
– Эй, дядьки, вы чего на крышу забрались?
– спрашивает путник.
Мужики ухом не ведут.
– Эге-гей!
– в другой раз спрашивает путник и кидает в крайнего мужичка комом сухой земли.
– Тьфу! Привязался!
– с досады сплюнули дядьки себе на бороды и выслали парламентера.
Крайний дядька сполз пузом по бревну, подвернул подол тулупа, перекрестился и - скок вниз.
– Че надоть?
– спрашивает мужичок, сойдя на землю, а сам глазом на дорогу косит.
Путник в него пальцем тычет и говорит:
– Тулуп-то зачем? Лето чай!
– Тулуп-то?
– отвечает мужик и - хлоп - вытряхивает из тулупа целую тучу моли. Моль, понятное дело, улетать с насиженных мест не желает, на ветру вьется, мельтешит и норовит ткнуться обратно в теплое нутро меха.
– Зима скоро, вот и тулуп, отвечает мужик.
– А тебе чево?
– А на крышу зачем залезли?