Как мы спасали челюскинцев
Шрифт:
Мы будем летчиками
Осенью, вернувшись в школу, я рассказал об этом Вячеславу, и мы тут же решили свою судьбу: будем летчиками!
В последний год учения уездный комитет комсомола направил меня и Вячеслава на приемочную комиссию в воздушный флот. Мы поехали с риском — в путевке было указано, что непринятые возвращаются за свой счет. Я был уверен в своем здоровье, но кто бы мог подумать, что меня подведет такая мелочь, как слабые глазные веки! Отбор был на редкость строгий: нам обоим пришлось отправиться обратно.
Денег — ни копейки. Вся наша надежда была на знакомую девушку, жившую в Новгороде. Мы разыскали ее адрес и пришли попросить денег на билет. Но девушка встретила нас так радостно и так приветливо угощала чаем с пирожками, что у нас нехватило духа просить денег.
Что было дальше? Мы пытались ехать „зайцами". Нас штрафовали. Мы продали на толкучке пиджак Вячеслава со светлыми пуговицами. Нас выгоняли из вокзалов, высаживали из поездов… Последние 50 километров прошли по шпалам. С этого времени нас с Вячеславом прозвали в школе „летчиками".
Вячеславу так и не пришлось быть летчиком, но моя мечта сбылась. Я кончил Кремлевскую военную школу и курсы воздушного флота. Два года работал в дальневосточной военной авиации.
22 февраля мы получили приказ немедленно, сегодня же, выехать во Владивосток вместе с самолетами и поступить в распоряжение начальника отделения управления Северного морского пути т. Пожидаева. В эскадрилье все откровенно завидовали нам. Прощаясь с нами, командир и комиссар эскадрильи говорили: „Ведите себя так, чтобы все видели, что вы люди военные".
Один из инструкторов пытался рассказать нам о предстоящей задаче. Мы часто потом вспоминали это напутствие с улыбкой — как наивны были представления у людей об условиях работы на крайнем Севере.
— Вы подойдете на пароходе к кромке льда, — говорил он, — выгрузите свои машины и будете летать оттуда на льдину Шмидта. Вам придется конечно искать лагерь, вы будете разлетаться под углом и совершать поиски в ту и другую сторону…
Мы выслушали эти указания с должным достоинством и в тот же день вечером выехали во Владивосток. На пароход „Смоленск" уголь уже был погружен. С нами были три самолета «Р-5»: Каманина, Бастанжиева и Демирова. Затем приехали летчики Пивенштейн и Горелов с двумя самолетами «Р-5». Были еще два небольших подсобных самолета «У-2»: Пиндюкова и Тишкова. Так составился особый отряд под командой Каманина.
Еще во Владивостоке, за день до отхода „Смоленска", мы встретились с гражданскими летчиками — нашими будущими спутниками. В управлении Северного морского пути я впервые увидел человека с бородкой, в кожаной тужурке с меховым воротником. Это был Фарих. Рядом с ним сидел простой хороший дядя, на редкость спокойный и приветливый. Он назвался Молоковым. Мы были рады лететь вместе со старыми, опытными полярниками.
Тут же было созвано совещание. Оказывается, гражданские летчики прибыли без самолетов. Им дали самолеты Бастанжиева и Горелова. Спасательная экспедиция началась.
„Смоленск" двинулся на Север. На третий день у Курильских островов мы попали в сильнейший шторм. Волны зарывали пароход в воду, ставили на бок под углом в 50°. Вещи в каюте летали от одной стены к другой, сапоги сами двигались по полу. Незащелкнутая дверь хлопала оглушительно, как выстрел. И конечно многие из отряда лежали в припадках морской болезни.
Но нельзя было терять времени. Я продолжал готовиться к обязанностям штурмана. Нужно было просмотреть и подготовить карты, поставить на них курс, наметить маршрут. Я набрал десятки карт, но среди них не было ни одной, вполне годной для самолетовождения. Многие противоречили друг другу. Самые подробные имели только очертания береговых линий и приблизительную наметку прилегающих к берегу хребтов, нанесенных по видимости с моря. Но даже береговые линии были намечены во многих местах пунктиром. Населенные пункты не были обозначены. Их вообще мало. Они отстояли друг от друга на сотни километров.
— В этом нет ничего удивительного, — говорил мне помощник капитана Стауде, ставший за время плавания моим преподавателем по крайнему Северу. — На всем Чукотском полуострове едва ли более 15 тысяч человек. Многие названия означают только то, что здесь стоит фактория или одна-две чукотские яранги.
Молоков дружески и терпеливо советовал:
— На Севере надо уметь выждать погоду. Знаю, что трудно удержаться, если задание срочное, но выдержка необходима. Лететь в пургу непростительно. Зато если выдался хороший день, — летай до обалдения.
Римская пятерка
Предполагалось: пароход дойдет до бухты Провидения, здесь мы собираем наши самолеты и прямым рейсом идем к базе на Уэллен. Но мы не дошли до Провидения километров на девятьсот. Миль за десять до мыса Олюторского стали попадаться льдины, и вскоре пароход вошел в полосу десятибалльного сплошного льда. Еще издали появилась блестящая белая полоска. Я вышел на палубу, не захватив темных очков, но, когда мы вошли в ледяное поле, я закрыл глаза: мелко битый лед нестерпимо отражал солнце тысячами блесток. Наш полуледокольный „Смоленск" с трудом протащился через ледяное поле к мысу Олюторскому. Здесь капитан заявил, что дальнейшее продвижение на Север нецелесообразно. И хотя в кают-компании продолжались еще жаркие споры между командой парохода и летчиками, которые стремились начать свой полет как можно севернее, — самолеты уже выгружались на берег, и вопрос по существу был решен. На широких плоскодонных лодках разобранные самолёты подвозились к берегу. На снеговой площадке за длинным сараем консервного завода наш отряд при лютом морозе спешно собирал машины.
Еще раз поговорили о маршруте. Мы наметили его почти по прямой: Олюторка, Майна-Пыльгин, бухта Провидения (через Анадырский залив), мыс Уэллен. Мы, военные летчики, привыкли летать по прямой, хотя может быть было несколько смело намечать 400 километров морем через залив. Это было трезвым риском, нам надо было спешить. Но тут начались разговоры с Фарихом. — Я не намерен лететь через залив, — говорил он. — Вообще, по-моему, каждый может лететь, как хочет.
В последний раз перед полетом я видел Фариха за работой. Ов весь углубился в сборку своего самолета, пристраивая над плоскостями ящики, в которых намеревался перевозить людей. Вечером стало известно: Каманин отстранил Фариха от экспедиции. Это было тяжело, но теперь мы были спокойны за дисциплину и порядок.
21 марта Каманин и я, Молоков, Пивенштейн, Демиров и Бастанжиев развернутым строем, римской пятеркой, вылетели из Олюторки и взяли курс на Майна-Пыльгин.
Была зимняя погода, ясная, морозная. Но скоро она начала портиться. Мы летели Корякским хребтом. Под нами были дикие вершины хребта, то острые, словно военные палатки, то пологие. Некоторые из них были покрыты ярким снегом, другие чернели отрогами и походили сверху на деревья, вывороченные корнями вверх.
Началась „болтанка", обычная при полетах над хребтом, когда самолет попадает в воздушные ямы и провалы с разными давлениями и разной температурой. У мотора срывается голос, в разреженном воздухе винт начинает работать быстрее, но самолет не может удержать высоту. Он заваливается на бок, резко срывается вниз. Пилот выравнивает, задирает самолет носом и летит, словно спотыкаясь, по невидимым ямам и кочкам.