Как на Дерибасовской угол Ришельевской
Шрифт:
Через неделю позвонил старик Гасанов.
— Как там наша Белочка, Лена? — услышала дворник Бондаренко бодро деланный голос.
— Все добрэ, Абрам, — успокоила она его. — Впорядку…
— Я вам вышлю ошейник от блох. Если ваша совковая таможня его заберет — еще один вышлю. И буду слать до тех пор, пока им не надоест их мерять, — обещал старик Гасанов, а дворник Бондаренко тихо шептала:
— Добрэ, Абрам, добрэ.
В субботу дворник Бондаренко побывала на Староконном рынке. Она купила новый поводок и долго присматривалась к ошейникам.
— Сколько цей? — спросила дворник Бондаренко у молодого парня.
— Три штуки, мамаша, — нехотя ответил он, потому что дворник Бондаренко даже отдаленно не напоминала сармачного покупателя.
— А що так дорого?
— Это специальный
Дворник Бондаренко купила самый обыкновенный ошейник. А за собакой решила приехать сюда на следующий день. Потому что она еще не знала, собаку какой породы ей завести. Дворник Бондаренко только твердо решила, что ее собака будет небольшой. И она обязательно назовет ее Белочкой.
Рассказ номер два
Жена действовала на нервы Баранова с ненавязчивостью бормашины. Минимум два раза за одну ночь. Несмотря на то, что она предпочитала объятия Морфея барановским потугам. Поэтому утро Баранов встречал с воспаленным мозгом при заспанных глазах.
Баранов тупо смотрел на посапывающую супругу и с завистью думал о летаргическом сне Спящей красавицы. Его жена Марина была так похожа на эту принцессу, как нынешний председатель областного совета народных депутатов на бывшего первого секретаря горкома партии: один в один. Молодая и очень красивая, пока не откроет рот. Баранов женился на ней вскоре после того, как наглядно доказал Марине на райкомовском столе, что настоящий коммунист всегда добивается поставленной цели. Даже если цель стоит в неудобной позе. Потом Марина открыла рот и Баранов сразу понял, что ему нужно выбирать между завершением партийной работы и кратковременным посещением ЗАГСа. Девушка наотрез отказалась от поездки на базар в Турцию по комсомольской линии и, чтобы не потерять свою любовь к родному инструкторскому стулу, Баранов предложил ей свою руку и прочие жизненно важные органы в обмен на обещание не мешать ему в дальнейшем проводить в жизнь мудрую политику партии.
Марина открыла свои прекрасные бархатные глаза и Баранов понял, что ему впору закрывать свои.
— Придурок, — обратилась к нему супруга с традиционным утренним приветствием, — ты еще здесь? Господи, с каким идиотом я связалась… Ты украл мою молодость, за серебряную цепочку я помолчу…
Баранов кивал головой с покорностью какаду.
— Он открыл магазин, — продолжала Марина, с привычным отвращением глядя на мужа, — успел сам себе его приватизировать и думает, что на этом все бабки прибегут в эту лавку и будут кричать: «Баранов, а вот и мы». Ты посадил мента у входа и теперь он уносит из магазина больше, чем ты приносишь домой. Нужно быть еще большим идиотом, чем ты, чтобы какой-то рэкет пришел в этот магазин. Хотя большего идиота, чем ты в Одессе точно нет. Если не считать главврача со Слободки, которого такие, как ты, больные на всю голову довели до института Сербского. И этому кретину я отдала свою молодость вместе с доверенностью на вождение папиной машины.
Марина замолчала, чтобы перевести дыхание, и Баранов поспешил вставить свои пять копеек в беседу.
— Я, Мариночка, решил, так сказать, в порядке обмена опытом… Словом, сходить в какой-то магазин, перенять их формы и методы работы…
— …и вызвать на социалистические соревнование в честь открытия фондовой биржи, — продолжила Марина, потягиваясь роскошным телом под тремя одеялами, надежно прикрывающими его от поползновений супруга. — Если у тебя не хватает мозгов, так иди и смотри. Господи, что за идиот… Вон бывший завгоротдело на копченых гусях уже наверное миллион замолотил, а этот пиндос недоделанный решил торговать пластинками, чтоб тебя раздавило вместе с ними. И теперь я вынуждена вместо колготок с рыбками покупать простые. Вчера еле-еле на три пары в кошельке нашла. Самане заметила, как он меня на три пары раскрутил. Вот что, Баранов, дуй на улицу своего бывшего апостола Маркса и поучись, как торговать в магазине всяким говном.
Пользуясь подобревшим тоном супруги, Баранов выскочил на улицу, не получив на этот раз традиционного матюка в спину. От радости он даже не унюхал свежих кошачьих автографов в парадном. Баранов
Баранов прошел мимо надписи возле дверей очередного магазина «У нас не дешевле, а у нас лучше» и подумал, что было бы неплохо нечто такое написать у себя. Из всех ключевых фраз, пришедших из недр памяти больше других подходило «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Баранов уныло мотнул головой и посмотрел на мраморную мемориальную табличку с золотыми буквами: «В этом доме до 1917 года жил академик Павлов». «И как жил!» — было нацарапано завистливой рукой чуть ниже на стене дома. Выстроенные в строгую линию перед мемориальной табличкой мусорные баки источали неповторимый аромат полусгнивших даров полей. Баранов сглотнул слюну. Марина вычитала в какой-то книге, что до полудня есть вредно. По крайней мере, мужчинам. И при фамилии Павлова у Баранова почему-то сработал глотательный рефлекс не хуже, чем у подопытных собак академика. Так, регулярно сплевывая излишки слюны, Баранов добрался до небольшого магазинчика, который был разрекламирован Мариной с утра пораньше. Над дверьми магазинчика, отличающегося от остальных ненарисованной чашкой с ключом, коротко значилось «Аркаша-ша!»
Баранов смотрел на прилавок с умилением. Вот это выбор, не то, что у него. Жевательная резинка соседствовала с косметикой, из-под которой выглядывала россыпь презервативов, кофе в зернах лежал рядом с видеомагнитофоном, со стен свисали кожаные куртки и хрустальные люстры, клетки для попугаев и картины в золоченых рамах. «А импорта-то, Господи, — мысленно перекрестился урожденный атеист Баранов, — словно у нас при Андропове». И вспомнил, как весельчак и балагур Иваненко, брошенный на укрепление райкома из газеты, где благополучно исправился в должности редактора после того, как несанкционированно посетил публичный дом в Дании, придумал считалку. «Нам сегодня приносили колбасу, духи и мыло, перстни, запонки, заколки, куртки, майки и футболки, кроссы, джинсы и ботинки, и веселые картинки, и швейцарские часы, и французские трусы, раз, два, три, четыре, пять, завтра будем вновь считать». Раньше было хорошо, а потом Иваненко, изгнанный из райкома в директора музея за выпивку, пошел в неформалы и стал народным депутатом. Теперь ему стало еще лучше. Наверняка, уже придумал новую считалку. Интересно, как он зарифмует доллары с «мерседесом», а бриллианты со свежеиспеченным особняком?
Баранов еще раз окинул пылающим взором изобилие полок и вспомнил, как во времена развитого социализма он вместе с коммунистом двадцатых годов из Тамбова и компетентным товарищем, работавшим в облсовете по туризму майором, зашел в обычный финский магазин. Ну, Баранова и компетентного товарища этими штучками мира капитала напугать было тяжко, привычка сказалась, а у старого большевика ночью температура поднялась от увиденного. На что Баранов и компетентный товарищ тут же указали в своих отчетах, мол, чтоб больше не травмировать пожилого человека, не хер его впредь пускать в мир каменных джунглей.
Баранов с отвращением вернулся из воспоминаний в сегодняшний день и прислушался к разговору продавца с единственным покупателем, вертевшим в руках рыболовный крючок. Покупатель, как и все приезжие, отличался от продавца прекрасным загаром. Продавец был квадратным, словно славянский шкаф, который не успел продать СП с улицы Бебеля.
— Так вот я вам говорю, шо этот кручок не просто там какой-то кованый, испанский. Он универсальный, любую рыбу взять может. Вы попробуйте зацепистость. Прямо, как у хуны с-под «Лондонской», — с возбуждением рассказывал продавец. — Мой сосед на такой кручок поймал судака на двенадцать кило. Я ему кинул идею: «Напиши в журнал „Рыболоводство“, это же рекорд». Не захотел, он рекорды только на Привозе ставит. Так шо не думайте долго, все равно последний, еще вчера тыща была. Или две.